жена Соловья, закрапала своимъ девяти сыновьямъ, чтобъ несли казну выкупать отца. Но и тутъ Илья на казну не зарятся, а къ Кіеву граду продолжаетъ путь. Пріѣхалъ онъ съ Соловь
емъ ко Владиміру и пошелъ за столомъ разсказывать. «Ласково солнце, Владиміръ квязь! сказала тутъ другіе могучіе богатыри, въ очахъ дѣтина завирается, въ глазахъ мужикъ насмѣхается, гдѣ ему проѣхать дорогою прямоѣзжею?» И сталъ князь Илью спрашивать; «не напился ли ты зелена вина? не пустымъ лн
ты, добрый молодецъ, похваляешся?» И не вытерпѣлъ Илья Муромецъ, выбѣжалъ на широкій дворъ и приказалъ Соловью въ подсвиста засвистать. И отъ того свиста соловьинаго, шипа змѣинаго и крика туринаго всѣ князья, бояре попадали, на корачкахъ по двору наползались. «Уйми Соловья-разбойника, сталъ просить Илью Владиміръ князѣ, эта шутка намъ не на
добна». И раздавилъ Соловья Илья Муромецъ. Тутъ принялъ богатыря князь на службу къ себѣ, и поставилъ его съ дру
гими могучими богатырями на богатырскую заставу, стеречь землю святорусскую. Нотъ разъ и увидѣли стоятели-оберегатели въ чистомъ полѣ ископогь великую; то проѣзжалъ Жядовиеъ могучь богатырь. Напустился на него Илья Муромецъ, бился, дрался онъ до другаго дня; переломали они мечи булатные, па
лицы желѣзныя, копья мурзамецкія, долгомѣрныя, и схватились въ рукопашную; но поскользнулась у Ильи нога лѣвая и палъ онъ на сыру землю; сѣлъ на него Жидовппъ окаянный, вынулъ кпнжалище булатное, хочетъ закрыть очи ясныя, по плечь от
сѣчь буйну голову, и тѣмъ еще похваляется. Лежитъ Илья подъ богатырёмъ, говоритъ Илья таковы слова: «у святыхъ отцёвъ не написано, у апостоловъ не удумано, чтобъ быть Ильѣ въ чистомъ полѣ убитому», да какъ толкнетъ нахвалыциву рукой правою, да отпихнетъ его ногой лѣвою, такъ подкинулъ его выше лѣса тёмнаго; палъ Жидовенъ на сыру землю и ушелъ въ неё до-поясъ. Вскочилъ Илья на рѣзвы ноги, по плечь отсѣкъ буйну голову, воткнулъ на копье на булатное и привёзъ на заставу богатырскую. Поѣхалъ потомъ Илья погулять во чисто
поле, ѣздилъ ровно три мѣсяца и не нашелъ себѣ сопротивника, Только разъ встрѣчаетъ онъ калику перехожаго; одеженкз-то яа нёмъ въ пятьдесятъ пудовъ, шляпёнка въ девять пудовъ, а клюка въ девяносто пудовъ. И сталъ Илья вапущать на него коня и хочетъ отвѣдать своей силы богатырской. «Не честь бо
гатырская, сказалъ тутъ калика перехожій, ве хвала доброму молодцу побивать старика стараго; а того ты ие вѣдаещь, что
въ славномъ городѣ Кіевѣ великая невзгодушка учинилася: обнасильничалъ идолище поганое; голова у него съ пивной котелъ; а въ плечахъ косая сажевь. Сидитъ идолище у князя въ но
вомъ теремѣ; скорбитъ тугою со тоскою весь Кіевъ градъ.
Нарядился Илья Муромецъ въ калѣчищиво платье, идётъ прямо на княженецкій дворъ и зычнымъ голосомъ проситъ милостыню
спасенную. Зазвалъ Илью князь къ себѣ въ хоромы высокія и сталъ у него спрашивать идолище поганое; «ты скажи, какой есть у васъ Илья Муромецъ, но многу ли онъ хлѣба ѣстъ, по многу ли онъ заразъ пива пьетъ». Отвѣчаетъ Изья Муромецъ:
«ѣстъ Илейка по калачику, пьетъ Идейка по стаканчику». И сталъ насмѣхаться вадъ нимъ идолище нечестивое: «что-жъ онъ за богатырь такой! я за разъ по три пуда хлѣба ѣмъ, по сороковкѣ пива пью». Говоритъ тутъ Илья Муромецъ: «Была у моего батюшки кобыла обжорливая, да не много пожила, розорвало её, волчью сыть». На таковы слова идолище осержается, на Илью онъ воздымается: «по что ты калѣчнще меня замаешь, маѣ нечего тебя и въ руки взять; кабы былъ здѣсь самъ Илья Муромецъ, такъ и его на ладонь бы посадилъ, да другою при
крылъ, такъ мокренько бы только повышалось». «Да вотъ овъ каковъ», сказалъ Илья Муромецъ, схватилъ съ себя шляпенку и ударилъ его въ голову тиховько, только прошибъ стѣну палатъ;
и взявши туловище туда же выкинулъ. Много ли, мало-ли прошло съ той поры времени, подступилъ къ Кіеву злой Каливъ
царь съ силой татарской несмѣтною, и посылаетъ князь Илью Муромца посломъ къ Калинѣ царю съ подарками; но Калинъ
царь велѣлъ татарамъ своимъ схватить Илью, связать ему руки бѣлыя, плевать ему въ очи ясныя. Обидно то Ильѣ показалося, вскочилъ онъ въ полдрева стоячаго, изорвалъ верёвки крѣпкія, схватилъ татарина за ноги и сталъ имъ помахивать, куда махнётъ—тамъ улица, куда отвернётъ—съ переулками; а самъ татарину приговариваетъ: «крѣпокъ татаринъ не ломится, жило
ватъ собака ве изорвется», Но какъ только Илья это вымолвилъ, какъ оторвалась голова татарская и полетѣла по силѣ вдоль; бьетъ, ломитъ и въ конецъ силу губитъ; достальные татары на побѣгъ пошли; въ болотахъ, въ рѣкахъ притонули всѣ. Но за
былъ Владиміръ эти подвиги, осерчалъ на Муромца за правду истиву, повелѣлъ посадить его въ погреба глубокіе, задернутъ рѣшетками желѣзными, завалить чащей, хрящемъ-камвемъ. И хоть далъ овъ потомъ ему волю, хоть цѣловалъ его въ головку, во темячко, но не захотѣлъ ужъ служить ему Илья Му
ромецъ, сгинулъ, пропалъ, и нѣтъ объ немъ болѣ ни вѣсти, ня повѣсти, нынѣ и до вѣку(ш). Но не однихъ богатырей зазывалъ къ себѣ ласковый Владиміръ князь: заходятъ къ нему и сорокъ
каликъ со каликою по пути къ святому граду Іерусалиму; идутъ они гробу Господню поклониться, во Іордааѣ рѣкѣ искупаться. Калики то эти перехожіе старцы только по названію, а на са
момъ дѣлѣ дородные, добрые молодцы; отъ ихъ зычнаго, калачьяго голоса дрожитъ матушка сыра земля, съ деревъ вер
шины падаютъ, съ теремовъ верхи валятся, съ горницъ охлопья летятъ, въ погребахъ питья колеблятся; за свое здоровье мо
лодецкое служатъ оаи обѣдни съ молебнами. Гуня(132) Ихъ въ тысячу пудъ, колпакъ изъ земли греческой или церковный ко
локолъ, котомочки изъ чернаго бархата заморскаго, повышиты краснымъ золотомъ, повысажены скатнымъ жемчугомъ; у кото
мочекъ лямочки семи шелковъ; па ножкахъ лапотки турецъсафьявъ, съ дорогими камевьями самоцвѣтными; въ рукахъ клюка изъ кости рыбьей. Выкрикиваютъ они своимъ громкимъ го
лосомъ милосгыаю спасенную; наѣдаются до сыта, напиваются до пьяна и берутъ ие рублемъ, не полтиною, а цѣлыми тыся
чами; отъ прошенія ихъ вздрагиваютъ слушающіе, а отъ корм
ленія кряхтятъ доброхотные датели. Отправляясь въ путь дорожевку, оии кладутъ между собою заповѣдь великую не воровать, не плутовать, на бабъ не зариться и никакихъ другихъ грѣ
ховъ ие совершать; но если кто ихъ разобидитъ, то будь опъ и могучій богатырь, а отваляютъ они его своими клюками дорожными^33).
Но возвратимся изъ области фантазіи въ міръ дѣйствительности.
Мы уже сказали, что Віадиміръ, установивъ десятинный сборъ въ пользу созданнаго имъ храма Пресвятой Богородицы, обязалъ клятвенною грамотою и преемниковъ своихъ не нару
шать этого закона. Затѣмъ мы видѣли сильное вліяніе епископовъ при Владимірѣ относительно земскаго устава, такъ что мо
жно допустить опредѣленіе ихъ круга дѣятельности постанов
(131) См. Пѣсни, собранныя П. В. Кирѣевскимъ; вып. I и [У, стр. 1—52; Пѣсни, собранныя И. Н. Рыбниковымъ, ч. I, стр. 33—119, и ч. И, стр. 2—10,318-351; и Народныя рус
скія сказки, собранныя А. Аѳанасьевымъ, изд. 2-е, вып. I, стр. 53—61, 114—120, и вып. III, стр. 41—47, 126—134.
(132) Гуно — ветхая одеженка, заплатникъ, рубище.
(,33) См. Пѣсни, собранныя П. В. Кирѣевскимъ, в. III, стр. 81—99, и Пѣсни, собранныя II. Н. Рыбниковымъ, ч. 1, стр. 236-240.