Онъ защитилъ его словоупотребленіемъ сказки, требуя для языка болѣе воли (письмо къ Погодину), предпочитая простонародность «жеманству и напыщен
ности». И здѣсь у него послышались «звуки новые». Его бабушка, «наперсница волшебной старины», разсказывала ему про былое, и онъ слушалъ ее, еще ребенкомъ, пріютясь въ ея рабочей корзинѣ; либо его няня нашептывала ему
О мертвецахъ, о подвигах ь Бовы
(Сонъ 1816 г.).
Г Ѵ И позже онъ любилъ ея сказки, просилъ, бывало, , спѣть,
какъ синица Тихо за моремъ жила,
какъ дѣвица За водой поутру шла.
Онъ охотно прислушивается къ народному говору, въ Михайловскомъ собираетъ народныя пѣсни, запи
сываетъ ихъ отъ старухи Ушаковой, записываетъ пѣсни о Стенькѣ Разинѣ. Самъ онъ превосходно чи
талъ народныя пѣсни, пытался подражать имъ, про- никался ихъ лирическою раздвоенностью:
Что-то слышится родное
Въ долгихъ пѣсняхъ ямщика, То разгулье удалое, То сердечная тоска.
Его пересказы изъ Мериме свидѣтельствуютъ, какъ прочно онъ овладѣлъ народно-поэтическимъ стилемъ; отъ его сказокъ въ стихахъ прямой нереходъ къ Лермонтовскому «Купцу Калашникову».
Оттуда обогащеніе и, вмѣстѣ съ тѣмъ, опрощеніе нашего художественная языка. «Ты довершишь водвореніе у насъ простой, естественной рѣчи, которой наши публика не поітметъ... ты сведешь наконедъ