устройства и мира, въ душѣ, а въ головѣ ни малѣйшаго благоразумія». Порой у поэта опускались руки:
Свободы оѣятель пустынный, Я вышелъ рано, до звѣэды, Рукою чистой и безвинной Въ порабощенный бразды
Бросалъ живительное сѣмя;
^ Но потерялъ я только время, Благія мысли и труды
(1823 г.).

Но внутренняя, скрытая борьба продолжалась, энергія жизни сказывалась въ видимомъ упоеніи ею,

въ показномъ весельѣ и блестящей остротѣ, когда внутри гнѣндились невеселыя мысли. Перебои чув
ства, отъ грустнаго раздумья къ бодрящему оклику, типичны для поэзіи Пушкина; разница въ томъ, что въ началѣ бодрящій окликъ чаще перебивалъ печальное настроеніе духа.
Когда, въ 1826-мъ году, Пушкинъ очутился на свободѣ, онъ многаго не узналъ: такъ все перемѣнилось; прежнихъ товарищей не было, сочувственныхъ людей мало:
Насъ было много на кормѣ...
Въ тишинѣ,
На руль склонясь, нашъ кормщикъ умный Въ молчаньи правилъ грузный чолнъ; А я, безпечной вѣры полнъ,
Пловцамъ я пѣлъ... Вдругъ лоно волнъ Измялъ съ налету вихорь шумный... Погибъ и кормщикъ, и пловецъ, Лишь я, таинственный пѣвецъ, На берегъ выброшенъ грозою, Я гимны прежніе пою И ризу влажную мою
Сушу на солнцѣ подъ скалою

(Аріонъ, 1827 Г.).