надежда на что-то новое, желаемое, выяснявшееся постепенно, какъ день растет^ съ ходомъ солнца. «Старшіе богатыри», Карамзин ь, Жуковскій, Батюшковъ, дивуются на его поѣздку богатырскую. «Никто изъ русскихъ писателей не поворачивалъ нашими каменными сердцами, какъ ты», пишетъ ему Рылѣевъ. «Имя твое сдѣлалось народной собственностью», говорить ему кн. Вяземскій. «Возведи русскую поэзію на ту степень между поэзіями всѣхъ народовъ, на которую Петръ Великій возвелъ Россію между державами. Соверши одинъ, что онъ совершилъ одинъ», ободрялъ его Баратынскій (1828 г.). ІІушкинъ—«честь нашей народной жизни, нашей души, нашего слова
(Московскій Наблюдатель 1837). «Отечества онъ слава и любовь: Онъ избранникъ, увѣнчанный въ народѣ
(Подолинскій, Переѣздъ черезъ Яйлу, 1837 г.). Такъ помянули его въ годъ смерти.
Это—признаніе не только таланта, но и направленія. У Пушкина оно сказалось рано: первое произведете, обратившее на него вниманіе, Русланъ и Люд
мила,—народная, скорѣе обрусѣвшая сказка въ стилѣ Аріосто, но важно то, что еще въ Лицеѣ на юнаго
поэта повѣяло народною фантастикой, и когда въ 1828 году, онъ говорилъ въ прологѣ:
Тамъ русскій духъ,... тамъ Русью пахнетъ,
онъ связывалъ свое настоящее съ прошедшимъ, безсознательный починъ съ жизненной задачей зрѣлаго художника.—Протянемъ эту красную нить но біографіи человѣка и поэта, и мы поймемъ, почему при
имени Пушкина насъ «тотчасъ осѣняетъ мысль о русскомъ пацгоналъномъ поэтѣ» (Гоголь), поймемъ и слова, съ которыми Погодинъ обратился къ студен