ніе было скудное; между тѣмъ онъ желалъ поступить въ университетъ... Онъ не стѣснялся своихъ бѣдственныхъ воспоминаній и разсказывалъ, напримѣръ, какъ онъ съ грѣхомъ пополамъ учился латыни, необходимой для экза

мена, у какого-то учителя изъ семинаристовъ, который принималъ его въ халатѣ, подпоясанный полотенцемъ, и урокъ шелъ за штофомъ водки; этого учителя онъ, впрочемъ, хвалилъ, это былъ человѣкъ не глупый и училъ хорошо. Изъ этого ничего потомъ не вышло, потому что для дальнѣйшаго ученья вообще было слишкомъ много препятствій. „Петербургскіе углы“, которые Некрасовъ описывалъ впослѣдствіи, были извѣстны ему по нагляд

ному собственному опыту. Такимъ образомъ, эта тяжкая и элементарная сторона жизни была однимъ изъ первыхъ и довольно продолжительных!, опытовъ, какіе при

шлось ему извѣдать и которые, конечно, не могли не оставить своего трудно изгладимаго слѣда...

Но въ молодомъ человѣкѣ, такъ тяжело испытуемомъ судьбою, жило тѣмъ не менѣе рѣшеніе не покоряться этой судьбѣ, пріобрѣталось реальное знаніе жизни; за

калялся сильный характеръ; но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ и грубѣлъ...

Какъ я сказалъ, я почти въ одно время познакомился съ тѣмъ и другимъ журналомъ. У Краевскаго собиралось по четвергамъ довольно многолюдное литературное и арти

стическое общество, очень разнообразное—тутъ были всего больше писатели, но бывали также художники, актеры,

важные чиновники; въ тѣ годы Краевскій былъ однимъ изъ самыхъ видныхъ, какъ бы „представителей печати“.

Здѣсь, напримѣръ, я видѣлъ въ первый разъ А. П. Заблоцкаго-Десятовскаго (еще въ концѣ сороковыхъ годовъ