ства, выйти из сравнительно тесного круга «семейной хроникии самоанализа, как бы отделаться от самого себя, своего круга, привычных впечатлений и окунуться в широкую сферу иных явлений жизни. Будь Толстой, по призванию, по самой при
роде своего гения, таким художником-созерцателем, как Тургенев, эта потребность перемены впечатлений была бы де
лом весьма простым: разработав один круг явлений, поэт переходит к другому, повинуясь только влечениям своей художественной пытливости. У..Толстого же эти переходы всегда при
нимали характер как бы реакции, являлись в виде умственного или вообще душевного кризиса и сводились не к простой пере
мене сюжета, а к исканию чего-то вроде стихии, населенной своеобразными явлениями духа, принципиально-противоиоложпыми тем, с которыми художник до сих пор имел дело— у себя, в своем кругу. Раз такой кризис наступил,—Толстой уже не удовлетворится простым, спокойным наблюдением лю
дей другой сферы: ему нужен народ, как стихия, как часть, природы, стихийное движение масс, война, с ее ужасами, с ее
своеобразной психологией, исторические процессы, в которых бессильна воля человека,—вообще, все грандиозное, могучее, величавое в своей простоте, безыскусственности, наивное в свой грубой правде, прямо противоположное той искусственности, условности, утонченности, которые свойственны выс
шим слоям общества и вошли в плоть и кровь его представителей, в том числе—и самого художника. Тургенев, рисуя народные типы (в «Записках охотника»), показал нам, что «му
жики» такие же люди, как и мы, что и у них наблюдается такое же разнообразие натур и умов, как и у нас, что и там есть умы практические, деловые и умы поэтические, созерцательные ит. д. Он приблизил народ к верхним слоям и показал возмож
ность взаимного понимания. Толстой обращается к народу,
напротив, с мыслью найти в нем нечто такое, чего нет и быть, не может в культурном классе, рисует народные тцпы (в «Каза
ках»)—как совсем особую породу людей, между которой и «нами» не может установиться ни понимание, ни сочувствие.
Я попрошу читателя вызвать в памяти те образы, созданные Толстым, которые выходят за пределы субъективной (в обшир
ном смысле) сферы его творчества и явились воплощением его. наблюдений над чуждой ему жизнью. Вот дядя Ерошка, казак Лукашка, Марьянка, («Казаі.и)», вот Платон Каратаев, вот сам Кутузов.—не правда ли, какие яркие,какие своеобразные, какие мощные создания искусства! Это—не только художе
ственные обобщения, полученные обычным путем объективных наблюдений,—это вместе с тем ряд настоящих художественных
открытий. В науке им отвечают те гениальные гипотезы, которые хотя и строятся обычными приемами индукции
и основаны на объективных наблюдениях, но на которых прежде всего лежит печать глубокой, смелой, оригинальной интуиции..