тельномъ царстве играетъ яркая окраска цветка, манящая насѣкомыхъ, которымъ предназначено разносить цветочную пыль.
Певучесть формы привлекаетъ инстинктивное вниманіе людей;
еще не зная, какая цѣнность скрыта въ художественномъ созданіи, люди безотчетно влекутся къ нему и воспринимаютъ его ради его внѣшнихъ чаръ. Но вмѣстѣ съ тѣмъ блестящая ледя
ная кора скрываетъ отъ нихъ глубину, дѣлаетъ ее недоступной; въ этомъ—мудрая хитрость природы. Красота — приманка, но красота—и преграда. Прекрасная форма искусства всѣхъманитъ
явнымъ соблазномъ, чтобы весь народъ сбегался глядѣть; и по
истпнѣ красота никого не обманетъ; но слабое вниманіе она поглощаетъ цѣликомъ, для слабаго взора она непрозрачна: онъ осужденъ тѣшиться ею одной, — и разве это малая награда?
Лишь взоръ напряженный и острый проникаетъ въ нее и видитъ глубины, тѣмъ глубже, чѣмъ самъ онъ острѣй. Природа оберегаетъ мглыхъ д-ѣтей своихъ, какъ щенятъ, благодетельной
слѣпотою, Искусство даетъ каждому вкушать по силамъ его,— одному всю свою истину, потому что онъ созрѣлъ, другому часть, а третьему показываетъ лишь блескъ ея, прелесть формы, для того, чтобы огнепалящая истина, войдя въ неокрепшую душу, не обожгла ее смертельно и не разрушила ея молодыхъ тканей.
Такъ и поэзія Пушкина таитъ въ себе глубокія откровенія, но толпа легко скользитъ по ней, радуясь ея гладкости и блеску, упиваясь безъ мысли музыкой стиховъ, четкостью и красоч
ностью образовъ. Только теперь, чрезъ столько летъ, мы начинаемъ видѣть эти глубины подо льдомъ и учимся познавать мудрость Пушкина сквозь ослепительное сверканіе его красоты.
Въ науке разумъ познаетъ лишь отдельные ряды явленій, какъ раздельны наши внѣшніе органы чувствъ; но есть у чело
века и другое знаніе, целостное, потому что целостна самая личность его. И это высшее знаніе присуще всемъ безъ изъятія, во всехъ полное и въ каждомъ иное; это целостное виденіе міра несознаваемо-реально въ каждой душе и властно определяетъ ея бытіе въ желаніяхъ и оценкахъ. Оно также—плодъ -опыта, и обладаетъ всей уверенностью опытнаго знанія. Между
Певучесть формы привлекаетъ инстинктивное вниманіе людей;
еще не зная, какая цѣнность скрыта въ художественномъ созданіи, люди безотчетно влекутся къ нему и воспринимаютъ его ради его внѣшнихъ чаръ. Но вмѣстѣ съ тѣмъ блестящая ледя
ная кора скрываетъ отъ нихъ глубину, дѣлаетъ ее недоступной; въ этомъ—мудрая хитрость природы. Красота — приманка, но красота—и преграда. Прекрасная форма искусства всѣхъманитъ
явнымъ соблазномъ, чтобы весь народъ сбегался глядѣть; и по
истпнѣ красота никого не обманетъ; но слабое вниманіе она поглощаетъ цѣликомъ, для слабаго взора она непрозрачна: онъ осужденъ тѣшиться ею одной, — и разве это малая награда?
Лишь взоръ напряженный и острый проникаетъ въ нее и видитъ глубины, тѣмъ глубже, чѣмъ самъ онъ острѣй. Природа оберегаетъ мглыхъ д-ѣтей своихъ, какъ щенятъ, благодетельной
слѣпотою, Искусство даетъ каждому вкушать по силамъ его,— одному всю свою истину, потому что онъ созрѣлъ, другому часть, а третьему показываетъ лишь блескъ ея, прелесть формы, для того, чтобы огнепалящая истина, войдя въ неокрепшую душу, не обожгла ее смертельно и не разрушила ея молодыхъ тканей.
Такъ и поэзія Пушкина таитъ въ себе глубокія откровенія, но толпа легко скользитъ по ней, радуясь ея гладкости и блеску, упиваясь безъ мысли музыкой стиховъ, четкостью и красоч
ностью образовъ. Только теперь, чрезъ столько летъ, мы начинаемъ видѣть эти глубины подо льдомъ и учимся познавать мудрость Пушкина сквозь ослепительное сверканіе его красоты.
Въ науке разумъ познаетъ лишь отдельные ряды явленій, какъ раздельны наши внѣшніе органы чувствъ; но есть у чело
века и другое знаніе, целостное, потому что целостна самая личность его. И это высшее знаніе присуще всемъ безъ изъятія, во всехъ полное и въ каждомъ иное; это целостное виденіе міра несознаваемо-реально въ каждой душе и властно определяетъ ея бытіе въ желаніяхъ и оценкахъ. Оно также—плодъ -опыта, и обладаетъ всей уверенностью опытнаго знанія. Между