потому что и взглядъ—уже дѣйствіе: онъ въ дверяхъ Эдема сіястъ поникшею главой 1).Летаетъ,смотритъ и говоритъ, движимый внутренней тревогой, демонъ, олицетвореніе неполноты. Если бы спросить Пушкина, что же такое Богъ?—онъ долженъ былъ бы отвѣтить: Богъ—на послѣдней ступени, выше ангеловъ, потому что ангеламъ еще присуще бытіе, которое есть все же наименьшая действенность; Богъ—абсолютное небытіе. Рисуя совершенную красоту, Пушкинъ неизмѣнно скажетъ: „все въ ней гармонія , и представитъ ее въ состояніи полнаго покоя: „Она покоится стыдливо въ красѣ торжественной своей . Такъ же
изобразить онъ и Марію въ „Бахчисарайскомъ фонтанѣ ; онъ показываетъ ее и намъ, и Заремѣ спящею: она „покоилась » „казалось, ангелъ почивалъ“, и пробужденная Заремой, она почти не смотритъ, не слышитъ, не говоритъ; она—ангельской природы. Но дѣйствуетъ пылко, крадется въ ночи, и смотритъ, и гро
зить—волнуемая страстью Зарема. Въ ней нѣтъ самобытной полноты, ей нужна для завершенности любовь Гирея. Бездѣйственъ Моцартъ, исполненный небесныхъ силъ, и ничего не жаждетъ на землѣ, но дѣйствовалъ всю жизнь и предъ нами дѣйствуетъ, убиваетъ Моцарта, Сальери, которому данъ непол
ный даръ, болѣе гнетущій, чѣмъ ничего. Поэтому и Татьяна на
высотѣ своей представлена въ состояніи покоя. Каковы бы ни ! были мотивы, побудившее Пушкина выдать ее замужъ помимо / ея воли и вложить въ ея уста слова отреченія,—несомнѣнно, тайнымъ фокусомъ всѣхъ его соображеній былъ предносившійся ему зрительный образъ Татьяны. Весь романъ есть собственно исторія двухъ встрѣчъ Татьяны и Онѣгина—въ саду и въ гости
ной. Въ молодости ущербная Татьяна вспыхнула страстью, и ■ въ страсти дѣйствовала; теперь она созрела до полноты и бездѣйствія. Въ представленіи Пушкина активность помрачила бы
ея идеальный обликъ; рѣшись она действовать,—оставить мужа, j и пр.—она измѣнила бы своей природѣ. Въ полномъ расцвѣтѣ своемъ Татьяна должна была явиться бездѣйственной (—и Луш
1) Въ Дивѣевскомъ житіи Серафима Саровскаго есть разсказъ о дѣвушкѣ, святой, которая ходила, опустивъ глаза въ землю,—не глядѣла
изобразить онъ и Марію въ „Бахчисарайскомъ фонтанѣ ; онъ показываетъ ее и намъ, и Заремѣ спящею: она „покоилась » „казалось, ангелъ почивалъ“, и пробужденная Заремой, она почти не смотритъ, не слышитъ, не говоритъ; она—ангельской природы. Но дѣйствуетъ пылко, крадется въ ночи, и смотритъ, и гро
зить—волнуемая страстью Зарема. Въ ней нѣтъ самобытной полноты, ей нужна для завершенности любовь Гирея. Бездѣйственъ Моцартъ, исполненный небесныхъ силъ, и ничего не жаждетъ на землѣ, но дѣйствовалъ всю жизнь и предъ нами дѣйствуетъ, убиваетъ Моцарта, Сальери, которому данъ непол
ный даръ, болѣе гнетущій, чѣмъ ничего. Поэтому и Татьяна на
высотѣ своей представлена въ состояніи покоя. Каковы бы ни ! были мотивы, побудившее Пушкина выдать ее замужъ помимо / ея воли и вложить въ ея уста слова отреченія,—несомнѣнно, тайнымъ фокусомъ всѣхъ его соображеній былъ предносившійся ему зрительный образъ Татьяны. Весь романъ есть собственно исторія двухъ встрѣчъ Татьяны и Онѣгина—въ саду и въ гости
ной. Въ молодости ущербная Татьяна вспыхнула страстью, и ■ въ страсти дѣйствовала; теперь она созрела до полноты и бездѣйствія. Въ представленіи Пушкина активность помрачила бы
ея идеальный обликъ; рѣшись она действовать,—оставить мужа, j и пр.—она измѣнила бы своей природѣ. Въ полномъ расцвѣтѣ своемъ Татьяна должна была явиться бездѣйственной (—и Луш
1) Въ Дивѣевскомъ житіи Серафима Саровскаго есть разсказъ о дѣвушкѣ, святой, которая ходила, опустивъ глаза въ землю,—не глядѣла