„ДОХОДНОЕ МЕСТО“ в театре революции

Пьеса стара, постановка не нова, но превосходная игра актеров, согретая здоровым чувством и пониманием, дала бодрое, блещущее жизненностью зрелище. В чем дело? Речь идет о взя
точниках, об обывателях, для которых не только своя рубаха ближе к телу, — весь смысл жизни сводится к хищной утробности. Одни честный человек — пьяница, другой — наивный простак, произносящий скучные, никому ненужные, запоз
давшие лет так на семьдесят пять монологи. Трудиться честно, не брать взяток, не подхалимничать и все тут. Да это прописная мораль прогрессистов 50 — 60-х годов, возводивших на степень героического откровения жалкий пафос проповеди малых дел там, где требовалась решитель
ная социальная реформа. И уже семьдесят лет тому назад «Современник» в лице Добролюбова и Чернышевского дал злой и: насмешливый отпор сладкокислому слюнтяйству честных, но недале
ких людей. Каким же образом эти обветшавшие идейки могли ожить, не отдавая запашком тле
ния и реакционности? Разве они еще для когонибудь спорны, разве их приходится защищать?
И если спектакль, построенный на этой старинке, все же свеж и смотрится о интересом, то этому мы обязаны только театру, но отнюдь не автору.
Артисты и режиссер на годом темноватом фоне фанеры, создали гротесковые фигуры типов далекой эпохи. Это еще не карикатуры, но урод
ство их подчеркнуто с достаточной силой. Но это и не кошмарные видения с дьявольскими лицами и с одьяволенной внешностью, как в «Деле» МХАТ’а II. Нет, это бытовые шаржи
определенной эпохи, наивные, глупые даже в своей мудрости люди, не лишенные иногда и че
ловеческих проблесков, и своеобразной взаимной симпатии гадов. Подлость и взятка, подхалим
ство и низость не обмирщены на всю вселенную, на все времена л места, — но носят исключитель
но местный характер, чисто бытовых явлений, определенной среды и определенной эпохи. А главное, мастерское изображение всей этой дряни дано столь жизненно и правдоподобно, несмотря на гротеск, что ищешь не философского смы
сла преподносимых картин, а непосредственно их созерцаешь, выводишь не морализующие заключения, а просто переживаешь неприязнь, презрение, насмешку и отвращение к этим существам.
И через весь строй уродливых фигур дореформенного чиновничества проходит наивная на
рочка наивно-честных, наивно-влюбленных друг в друга, молодоженов. Вечное человеческое — это обыденное, присущее всему живому миру: пре
данность влюбленных, благодарность, ютящаяся и в душе даже животной твари к благодетелю, признательность, отмечающая иногда и низкие на
туры и, наконец, зоологическое чувство родства, побуждающее к взаимопомощи далее зверей, по
требность разделить радость с другими. Вот эти элементарные инстинкты почти зоологического
уровня, опоэтизированные, а не опаскуженные, как это можно было бы тоже сделать, в человеке — и дают бодрый тон и равновесие пьесе, пре
дохраняя от соскальзывания к упадочническому и пессимистическому восприятию.
Вы ощущаете с неопровержимой убедительностью, что подлинно зоологическое, подлинно жи
вотное неистребимое начало в человеке не за, а против всей этой гнуси; что низость и мерзость всей этой взяточнической братин не зоологиче
ская надстройка неистребимых инстинктов, а, на
оборот, только социальное уродство рядом, а то и в раздоре с этими инстинктами, уродство строго ограниченное местом, временем и уже сошедшее со сцены.
Наивная проповедь Жадова о бесчестности взяток и об обязанности трудиться — неубедитель
ная агитка для 60-х годов в такой же степени, как проповедь мнимого коммуниста Казакова в «Сирокко». Но для нас эта проповедь отдает гро
теском наивности и недомыслия, благодаря чему получает художественное оправдание и смысл. Вы чувствуете, что перед вами быт уже давно отмерший, хотя быть может и оставивший коегде свои следы. И в этом ощущении самый наивный и отсталый зритель, по невольному кон
трасту с нашим опытом, неожиданно озаряется пониманием, как далеко мы ушли, какой колос
сальный, прогрессивный шаг сделал наш быт,
как могущественно и величаво оздоравливающее влияние советского строя.
Даже в типах подхалимов, мздоимцев и прочих негодяев нашего времени сказывается эта сила. Даже для современного подлеца смешон, безвозвратно мертв, неисцелимо отвратителен
угасший строй жизни и его мертвые люди. И, тем не менее, именно свои недостатки, приспособленные к новой социальной среде, пороки, с кото
рыми человек сродняется, примиряется, — в этом отраженном изображении гротеска чуждой среды и чуждой эпохи не только осмеяны, но и опозорены с незаинтересованной убедительностью.
Здоровый, прекрасный, овеянный духом современности, спектакль этот справедливо завоевал у молодой аудитории заслуженную симпатию.
Несколько слов об игре актеров. Ряд законченных, цепко врезающихся в память типов и гримом, и жестом. Неподражаемая Бабанова в ро
ли Полины, скульптурный Лишин в роли Вишневского, молодо и наивно взвинченный Соловьев
в роли Жадова, опечаленная снисходительность и грусть понимания Богдановой в роли Вишнев
ской, сочный гротеск Орлова в Юсове, акварельно сочный Латышевский в роли Досужева, актеристый Лукьянов в роли Мыкина и Деткова в роли наивно прожженной Оленьки, яркий социальный шарж Марченко в ролл Кукушкиной — стоят перед глазами. МИХАИЛ МОРОЗОВ

БЫТ ЗРИТЕЛЯ

(Письма читателей)
ГАРДЕРОБ — 5 КОПЕЕК.
Билеты рабочей полосы, по последнему постановлению Культотдеда МГСПС, должны, выделять
ся в количестве 75% всего числа билетов. Таким образом, три четверти всех мест обеспечены за организованным зрителем. Однако, различные дополнительные накидки на цену билетов лишают возможности посещать театр. Гардероб, который приходится оплачивать по 20 копеек с человека, значительно удорожает билет. Даже пользование уборной и стаканом для питья во многих театрах платны.
В общем, меры, проводимые по приближению театра к массам, не будут достаточно полными, если не усилить их еще не которыми положения
ми. В первую очередь, снизить цены за хранение платья для зрителей рабочей полосы до 5 копеек