Писатель раньше и теперь

Кто окружал прежнего писателя?
Прежде всего, семья, своя семья: дворянская или чиновничья, или поповская, или купеческая, или мещанская. И очень-очень редко крестьянская. И никогда — рабочая.
С кем же был знаком, с кем сталкивался, с кем проводил время прежний писатель?
С близкими, с друзьями, со знакомыми из дворянской, поповской, чиновничьей, купеческой, мещанской среды. Писатель из крестьянской семьи уходил в город, опять-таки уходил в среду дворян, чиновников, попов, интеллигенции, дышал их воздухом, жил их чувствами, думал их мыслями. Его учили их книги, изо-дня в день давили их газеты. Ему страшно трудно было вырваться из-под влияния этой среды.
Значит, прежняя художественная литература, русская, целиком была враждебна трудовому крестьянству, пролетариату?
Литература прошлая, хотя и создана господствующим классом, вовсе не была одной масти. Часть ее была зверино-реакционна, она жила и дышала только интересами дворянства, буржуазии. Часть ее хотя и не была злобно-реакционна и относилась к крестьянству, к рабочему даже с жалением, так называемые либеральные писатели, но в сущности всеми картинами и всеми образами они прочно составляли силу господствующего класса, они подпирали его.
Наконец, часть художественной литературы широко тянулась к крестьянству и чуть-чуть к пролетариату. Эти писатели давали яркие, правдивые картины из жизни замученною мужика и чуть-чуть из жизни рабочего.
Иные из них, несмотря на все свои ошибки, на внутренние противоречия, подходили к грани социализма, ибо производственно, экономически они стояли на грани своего класса. Но они не могли, не умели перешаг
нуть эту черту, ибо единственная сила, которая могла подтолкнуть их, эта сила тогда еще не назрела в полную меру, эта сила — пролетариат.
А когда взорвалась революция, часть из этих писателей была вынесена в революционный поток, и пролетариат поглотил их для пролетарского творчества.
Эта передовая русская художественная литература сыграла в подготовке революции громаднейшую роль. Она развивала дух критики, протеста против насильнического строя и быта и служила мостиком к революционным настроениям, к революционным чувствам, к революционной воле.
Оттого эта художественная прежняя литература и теперь живет и читается, а откровенно-реакционная провалилась в забвение.
Совсем другое — писатель в наше время. Теперь писатель, который хочет жить, а не провалиться в тартарары небытия, такой писатель должен быть тысячью нитей, органически связан с пролетариатом, со всей сово
купностью его жизни, социалистического строительства, со всеми его промахами, неудачами, поражениями и со всеми его победами.
На теперешнего писателя, даже не-пролетарского, тысячами путей давит пролетариат, как прежде давила дворянско-буржуазная сила. И неудивительно, что даже не-пролетарские теперешние писатели все больше и боль
ше перемалываются в напряженной творческой обстановке революционной жизни и подтягиваются к задачам социалистического строительства. Но не все.
Пролетариат строит социализм в обстановке обострения классовой борьбы. Кулацко-нэпманские элементы находят свои отголоски и в лите
ратуре. Писатели этою толка порывают с пролетариатом и тянут назад, к капитализму. Эти течения надо преодолеть.
Из рядов пролетариата все гуще встают ряды своих, родных писателей — кость от кости и кровь от крови его, и уже недалеко то время, когда классовая литература пролетариата заслонит и затмит великолепную прошлую классовую литературу.
А. СЕРАФИМОВИЧ
Вагранка
Одним из наиболее сильных районных литкружков является кружок Вагранка при Рогожско-Симоновском райкоме ВКП(б). За шестилетнее существование Вагранка воспитала десятка два рабочих писателей, пе
чатающихся ныне в разных журналах и выпустивших много книжек в ГИЗъе и др. издательствах, с многотысячным тиражом.
Вагранка шесть лет работает без перерыва. Несмотря на то, что руководители меняются очень часто, а иногда кружок на
несколько месяцев остается и совсем без руководителей, „Вагранка с каждым месяцем становится сильнее, сколоченнее. Здесь ре
бята достаточно идеологически подкованы. Часто сюда приходят почитать свои произведения старые писатели.
От редакции. Просим все рабочие литкружки поделиться опытом работы на страницах нашего журнала, а также наиболее талантливые произведения рабочих просим направлять нам для напечатания в журнале.
ЛИТЕТАТУРНАЯ СТРАНИЧКА На студеном океане
Там, где былым поморам и бродягам Рвал в клочья жизнь предсумрачный туман,— Под молодым, ширококрылом флагом Ведем судов советский караван.
Торговый флот приплывших англичан За северным дымит архипелагом, И якоря качаются над лагом, И рубежом ложится океан.
Звенит норд-вест в тяжелом Карском море, Сплетая дни в мозолистый канат. Далекое тускнеет плоскогорье,
Ржавеет кровью налитый закат... Всплывают льды... Увидим берег вскоре, Там вьется мох кудрями медвежат.
Кругом безлюдь, но за Обской губой, Где вздрагивает струнная антенна, Упруго, полусонно, неизменно
Под древний ритм колышется прибой. Земля блестит оленьей мягкий шкурой. Покинули становье остяки.
Трава склонилась проседью понурой... Морщинами избородившись, пена
Швыряется расхлестнутой волной... Мы груз везем из Омска для обмена
На новый груз — свинцовый и стальной.
ЕВГ. ЗАБЕЛИ Уркина исповедь
А я урка еще молод
Все на свете пережил ...
Из уличной песенки
„Я думал, винный угар
Заглушит тоски раскат ... Так начал бывший уркан О жизни своей рассказ.
„Не рвал васильки на лугу, В зеленых лентах травы,— Я рвал кошельки на бегу
Из рук расфуфыренных выдр. Взгляд мой проворен и дик, В нем черного яда раствор, Я рос на „бану — бандит,
На жизнь доставал воровством. Я был ротозеев гроза,
Украв, матершиною крыл; И рано вдохнул азарт
Любви и картежной игры.
Теперь по преступной графе Меня не возьмут на учет. Забросил вино, марафет, В иное русло увлечен.
Взнуздан мозольным трудом, Неловок и трезвенно-сер Зато воровской притон
Меня не узнает совсем... Но день огнями мигнет,
Последний свой выпалит залп, И память, — тугой магнит,— Потянет назад, на вокзал.
Там волны людские бурлят, Плывут чемоданы в дверях,
Звнок, что в сережке брильянт, Трясется, сверкает,— гремя.
По жизнь там — порожний карман Тому, кто ее рассмотрел.
Сперва „черный ворон , тюрьма, Потом Соловки и расстрел.
А здесь новых дней пожар, Клокочущий радостью быт;
Здесь труд держит чувства в вожжах И встать не дает на дыбы.., Я понял, что уличный гул
Не для расфуфыренных выдр, Не их васильки на лугу
И свежие ленты травы — И твердо стою у станка,
Забыл про тюремный „баркас ... Прервал, ухмыльнувшись, уркан Свой откровенный рассказ.
П. ЖЕЛЕЗНОВ (КОЧЕВОЙ)