Когда у художника рождается творческое зерно и живописная идея, полная лишь смутных чаяний, волнуясь носится как „дух над бездной“, другое аполлоновское начало искусства стремится этому дио
нисову пафосу придать определенность формы. Закованная в панцырь формы художественного произведения творческая идея становится доступной для чувственного восприятия. Форма, следовательно, в своем об еме всегда уже самой стихии творчества. Но художественная форма — есть говорящий знак. Содержание его больше суммы элементов худо
жественного произведения. И вот это-то „большее“, что делает знак говорящим и есть художественный образ, звучащий одновременно и у автора и у зрителя. Форма, следовательно, только материальная периферия внутреннего ядра искусства, как стихии сотворчества двух воль.
Неизбежно ограниченная в форме произведения творческая стихия получает новое раскрепощение в творчестве зрителя, зарождающемся в результате созерцания зрителем формы произведения. Встреча автора и зрителя на перекрестке формы образует фигуру из двух воронок, соприкасающихся узкими краями и расходящихся широкими жерлами. Воля автора бесконечное (творческое начало) сводит к конечному (форме), воля зрителя, получив импульс от конечного (формы), про
стирается в бесконечность... Жизненная сила этого процесса и есть — художественный образ. Раскрыть содержание художественного образа—- значит, раскрыть и то, что говорит художник, и то, как говорит, т.-е. раскрыть его мироощущение, его стиль.
Произведения Богаевского — это не мгновенные зарисовки, не живопись с натуры alla prima. Это плод длительного созревания
творческого зерна. Это композиции в полном смысле этого понятия. Это сочинения и картины — в прямом значении слова. Правда, Бога
евский делает многочисленные зарисовки с натуры, отличающиеся протокольной верностью природе. Но их он считает лишь черновой работой, почти никому не показывает, во множестве уничтожая. Кар
тину же пишет всегда в мастерской, сочиняя композицию. Оттого-то его полотна производят впечатление законченности, столь изумляющей современный взор, воспитанный на эскизах, почти вытеснивших картину в искусстве последнего полстолетия. В этом смысле Богаевский почти одинокая фигура — художник, продолжающий в своей живописи традиции старых мастеров.
Именно так работали Клод Лорен и Пуссен. Сочинитель всегда вымышленных композиций, творец исторических ландшафтов — Лорен делал бесчисленное количество зарисовок с натуры в окрестностях Рима и Кампаньи. Пуссен сначала мысленно переживал идею героического пейзажа, потом строил композицию и выражал образ в наглядных формах картины.
Мантенья, Лорен, Пуссен — вот, быть может, наиболее ближайшие
к Богаевскому по духу творчества мастера. У всех у них природа