Второй враг — исконный, всегда нами атакуемый, но ныне на плечах воинствующего пассеизма поднятый на угрожающую высоту — искусство как социальный наркотик.
Внимание и огонь Лефа в ту сторону, где растут цифры, определяющие место искусства в социальном бюджете. Леф опасается, что цифры эти растут не за счет, а одновременно с ростом физиологических наркотиков (алкоголь, кокаин, растрата сексуального фонда).
Еще и еще придется Лефу разъяснять, что социально-наркотическая функция характерна для искусства феодального и капиталистического периода и что перенос в наши условия старых форм
искусства и прежних условий его потребления реакционен, сохраняя прежнюю социально-вредную функцию искусства.
Пассеисты уверяют (многие даже искренно), что их искусство показывает жизнь, стимулирует самодеятельность. На самом деле это искусство фатально оболванивает мозги, гасит интеллект, развязывает стихию инстинкта, уводит от жизни, создает экзотику, то есть небылицу, там, где должна быть видима быль, делит действительность на две половины: скучно-практическо-прозаическую и увлекательно-вымышленно-поэтическую.
Леф ставит под знак сомнения все искусство в его эстетикоодурманивающей функции.
Леф—за выработку методов точной фиксации фактов.
Невыдуманную литературу факта Леф ставит выше выдуманной беллетристики, отмечая рост спроса на мемуар и очерк в активных слоях читателей, и протестует против того, что до сих пор в издательствах хорошая статья, требующая поездок, изучения и подбора материала, оплачивается вдвое ниже, чем ординарнейшая новелла беллетриста, для реализации которой нужен только палец, чтоб ее высосать.
Третий враг — тяга пассеистов к человеку „нутра“, стихий, эмоции в противовес человеку рациональному, человеку расчета, нот‘а, интеллекта.
Поиски „гармонического человека“, плач о „художественной неграмотности“, о том, что активист-строитель растет вахлаком и не интересуется и не желает интересоваться музыкальными нюан
сами, стихотворными ритмами, цветосочетанием картин, выпады против нотовцев-рационалистов, это все — поход против стандарти
зованного активиста, действительно нужного социалистическому строительству, это замена его фигурой весьма подозрительной, граничащей с буйством, неврастенией, упадочничеством, хулиганством.
Мы категорически с тем комсомольцем тов. Фридманом, который пишет в „Комсомольской Правде“ от 18/12—27 — „Один техник куда более необходим, чем десяток плохих поэтов“.
Мы согласны даже выкинуть слово „плохих“. Недопустимо
и отвратительно, что у нас в литорганизациях СССР 12000 (две
Внимание и огонь Лефа в ту сторону, где растут цифры, определяющие место искусства в социальном бюджете. Леф опасается, что цифры эти растут не за счет, а одновременно с ростом физиологических наркотиков (алкоголь, кокаин, растрата сексуального фонда).
Еще и еще придется Лефу разъяснять, что социально-наркотическая функция характерна для искусства феодального и капиталистического периода и что перенос в наши условия старых форм
искусства и прежних условий его потребления реакционен, сохраняя прежнюю социально-вредную функцию искусства.
Пассеисты уверяют (многие даже искренно), что их искусство показывает жизнь, стимулирует самодеятельность. На самом деле это искусство фатально оболванивает мозги, гасит интеллект, развязывает стихию инстинкта, уводит от жизни, создает экзотику, то есть небылицу, там, где должна быть видима быль, делит действительность на две половины: скучно-практическо-прозаическую и увлекательно-вымышленно-поэтическую.
Леф ставит под знак сомнения все искусство в его эстетикоодурманивающей функции.
Леф—за выработку методов точной фиксации фактов.
Невыдуманную литературу факта Леф ставит выше выдуманной беллетристики, отмечая рост спроса на мемуар и очерк в активных слоях читателей, и протестует против того, что до сих пор в издательствах хорошая статья, требующая поездок, изучения и подбора материала, оплачивается вдвое ниже, чем ординарнейшая новелла беллетриста, для реализации которой нужен только палец, чтоб ее высосать.
Третий враг — тяга пассеистов к человеку „нутра“, стихий, эмоции в противовес человеку рациональному, человеку расчета, нот‘а, интеллекта.
Поиски „гармонического человека“, плач о „художественной неграмотности“, о том, что активист-строитель растет вахлаком и не интересуется и не желает интересоваться музыкальными нюан
сами, стихотворными ритмами, цветосочетанием картин, выпады против нотовцев-рационалистов, это все — поход против стандарти
зованного активиста, действительно нужного социалистическому строительству, это замена его фигурой весьма подозрительной, граничащей с буйством, неврастенией, упадочничеством, хулиганством.
Мы категорически с тем комсомольцем тов. Фридманом, который пишет в „Комсомольской Правде“ от 18/12—27 — „Один техник куда более необходим, чем десяток плохих поэтов“.
Мы согласны даже выкинуть слово „плохих“. Недопустимо
и отвратительно, что у нас в литорганизациях СССР 12000 (две