они
родовое хранили лицо среди
дорогой им
наследственной ветоши,
покрытой
душистой
истлелой пыльцой.
Всем семейством,
за компанию
ездили в баню. Всей Москвою
правили свадьбищи,
и отсияв,
отплясав,
отгорев,
род за родом
сбирался на кладбище
тем же цугом
фамильных карет. Трещали комоды
пузатого дерева,
ложились
пасьянсовых карт
веера,
и маятник
грузное время отмеривал над хитрыми
росчерками пера. Так проходило
лет полсто, и к перебродившем
вине поколений, скопившись в застое
довольства и лени,
крепчал
зародившись
Лев Толстой.
Он,
будто ударить страшась,—
за пояс
засунув
огромную руку клешню, вставал,
распирая
и полня собою
дубового века
тугую квашню.