игровая питается остатками. Между тем предварительная разработка тематического плана неигровой фильмы требует огромных затрат груда и внимания. Для этого должны быть созданы соответству
ющие условия, должна быть создана фабрика неигровой фильмы. Без этого неигровая фильма не вылезет из кустарного состояния и не сумеет развернуть те возможности, которые в нее вложены.
„Октябрь Эйзенштейна
С. М. Эйзенштейн попал в чрезвычайно тяжелое и глупое положение.
Его внезапно провозгласили мировым режиссером, гением, надавали ему кучу политических и художественных орденов и тем самым связали по рукам и ногам его творческую инициативу.
В нормальных условиях Эйзенштейн мог бы спокойно и не пыжась проделывать свои художественные эксперименты в поисках нового метода киноработы. Его фильмы в таком случае предста
вляли бы очень большой и методологический и художественный интерес.
Но мировому режиссеру мелко заниматься частичными экспериментами; он по своему положению обязан решать мировые проблемы, делать вещи в мировом масштабе.
Нет ничего удивительного, что Эйзенштейн йн делает заявку не более, не менее, как на кинофикацию „Капитала Маркса. С меньшей темой ему иметь дело не подобает.
В результате получаются болезненные надрывы и безнадежные попытки прыгнуть выше головы, чему наглядный пример — последняя картина Эйзенштейна — „Октябрь .
Конечно, молодому режиссеру — очень трудно не воспользоваться всеми теми материальными и организационными удобствами, кото
рые вытекают из почетного звания „гений . Не устоял против этих соблазнов и Эйзенштейн й н.
Решив, что он сам себе гениальная голова, он решительно ртошел от всех своих товарищей по производству, вышел из производственной дисциплины и начал работать, опираясь непосредственно на мировое признание.
Если бы Эйзенштейн был осторожней и осмотрительней, он понял бы опасность, которая грозит каждому художнику от такой чрезмерной лести, и поступил бы, как в свое время поступил Гоголь в письме к своей матушке:
„Теперь поговорим о не так важных пунктах вашего письма. Вы слишком предаетесь вашим мечтаниям. Вы, говоря о моих сочинениях, называете меня „гением . Как бы это ни было, но это очень странно. Меня, доброго, простого чело
века, может быть, не совсем глупого, имеющего здравый смысл, называть гением. Нет, маменька, этих качеств мало, чтобы составить его. Иначе у нас столько гениев, что и не протолпиться.
ющие условия, должна быть создана фабрика неигровой фильмы. Без этого неигровая фильма не вылезет из кустарного состояния и не сумеет развернуть те возможности, которые в нее вложены.
„Октябрь Эйзенштейна
С. М. Эйзенштейн попал в чрезвычайно тяжелое и глупое положение.
Его внезапно провозгласили мировым режиссером, гением, надавали ему кучу политических и художественных орденов и тем самым связали по рукам и ногам его творческую инициативу.
В нормальных условиях Эйзенштейн мог бы спокойно и не пыжась проделывать свои художественные эксперименты в поисках нового метода киноработы. Его фильмы в таком случае предста
вляли бы очень большой и методологический и художественный интерес.
Но мировому режиссеру мелко заниматься частичными экспериментами; он по своему положению обязан решать мировые проблемы, делать вещи в мировом масштабе.
Нет ничего удивительного, что Эйзенштейн йн делает заявку не более, не менее, как на кинофикацию „Капитала Маркса. С меньшей темой ему иметь дело не подобает.
В результате получаются болезненные надрывы и безнадежные попытки прыгнуть выше головы, чему наглядный пример — последняя картина Эйзенштейна — „Октябрь .
Конечно, молодому режиссеру — очень трудно не воспользоваться всеми теми материальными и организационными удобствами, кото
рые вытекают из почетного звания „гений . Не устоял против этих соблазнов и Эйзенштейн й н.
Решив, что он сам себе гениальная голова, он решительно ртошел от всех своих товарищей по производству, вышел из производственной дисциплины и начал работать, опираясь непосредственно на мировое признание.
Если бы Эйзенштейн был осторожней и осмотрительней, он понял бы опасность, которая грозит каждому художнику от такой чрезмерной лести, и поступил бы, как в свое время поступил Гоголь в письме к своей матушке:
„Теперь поговорим о не так важных пунктах вашего письма. Вы слишком предаетесь вашим мечтаниям. Вы, говоря о моих сочинениях, называете меня „гением . Как бы это ни было, но это очень странно. Меня, доброго, простого чело
века, может быть, не совсем глупого, имеющего здравый смысл, называть гением. Нет, маменька, этих качеств мало, чтобы составить его. Иначе у нас столько гениев, что и не протолпиться.