Столь же вкусными — мы бы сказали даже: празднично-эпическими— красками работает писатель, оперируя и над ушедшим бытом. Древний ткач, старинный монастырь, обрядовые песни, пьянственный надрыв мятущихся купцов — где-то мы уже все это читали? Чуть ли не у того же Горького. И все это душевно-просветленно, даже с умилением каким-то, расставляется и расставляется нашим учителем по самым отдаленным полкам!
Все ли, наконец, сигнатурки готовы?
Вот — „слава богу“ — и революция. Приходит она на странице 247. Следующие 12 страниц посвящены большевикам.
Трудно, конечно, очень много большевиков разместить на 12 полках родового артамоновского шкапа. Тем более, что для того чтобы „осознавать“, нужно еще предварительно видеть. Будем же поэтому—„без придирок“.
Что же „осознал“ писатель на 12 страницах? Что увидел?
Вот — вождь артамоновских большевиков — солдат-инвалид „Захарка Морозов“. О нем на страницах 247-8-й наш учитель пишет:
„Захар ходил царьком. Рабочие следовали за ним, как бараны за овчаркой. Митя летал вокруг него ручной соро
кой. В самом деле, Морозов приобрел сходство с боль
шой собакой, которая выучилась ходить на задних лапах. Шагал он важно, как толстый помощник исправника. Большие пальцы держал за поясом отрепанных солдатских штанов и, пошевеливая остальными пальцами, как рыба плавниками, покрикивал:
— Товарищи, порядок!“-
Мы не в обиде на нашего учителя за то, что он — мягко выражаясь— несколько „престранно“ вожака фабрично-артамоновских большевиков „аттестует“. Дело не столько в том сейчас, что пишется на сигнатурках, сколько в том, как эти сигнатурки из
готовляются и — можно ли художественной грамоте у данного классика научиться. Да, на хищнике Илье, на „утешителях“ купецких—можно. Только — не на горьковских большевиках! Только — не на „Захарке Морозове“!
Заметили ли вы, как — несколько раздраженно даже — мечется писатель, тщетно силясь „осознать“ такое неожиданное для него, а главное „неотстоявшееся“ еще и не прошедшее через десятки предварительных записей, явление, как „вождь... Захарка“? По
смотрите, как смущенно и беспомощно пребегает он от „образа“
к „образу“ (таков уж способ традиционно-художественного мышления!), пробуя постичь природу Захарок. „Как — как — как — как“,
и еще „как — как — как, — семь разных, семь заведомо несостоятельных, т. е. первых попавшихся и взаимно побивающих друг друга „каков“—в рамках одного только, по существу, определения!