Я был взбешен. „Когда сделана резолюция? — „Недавно, перед тем, как т. Воронений уехал в отпуск .
Я вышел из редакции, статью оставил, злобу затаил и решил дождаться Воронского для объяснений.
Дождался. Когда я пришел, его в редакции не было. Вновь Казин заявил: „Не может быть. Да он и не читал Лефа .
Я приготовился к схватке с редактором-гидрой, хитрым и изворотливым дипломатом, который во что бы то ни стало будет запираться во всем, вплоть до того, что станет отрицать свою собственную личность.
Действительно, Воронений в отпуску загорел, ходит в белом костюме, но меня не так-то легко провести. Я без труда установил тождество этого поправившегося человека с тем, несколько вы
цветшим от чтения рукописей советским лицом, которое заказывало мне статью.
Я двинулся на него выяснять „недоразумение .
„Да, хотел печатать, — услышал я, — но после вашей статьи в Лефе, ни эту, ни вообще какую угодно печатать не буду . В группе писателей, приехавших из провинции, наступила благого
вейная тишина. „Вы — мой литературный враг, и я вас печатать не стану!
Я возражал, но не так, как думал. Очень, мирно. „Вы имеете дело с материалом. Нельзя лишать советскую публику возможности знакомиться с материалом, содержащим в себе новые данные о важнейшем явлении современности .
Но Воронский стоял на своем редакторском месте, говорил, что так поступают все, что так нужно поступать с литературными врагами.
„Да я намерен был печатать эту вашу статью. Но Леф занял определенную позицию. Вы обливаете помоями „Красную Новь — нам с вами не по пути.
Впрочем, этот вопрос сейчас теоретический. Я передам вашу статью новой редакции и скажу ей все, что сейчас сказал вам . Присутствовали Казин и Лежнев.
Положительно мне начинал нравиться этот человек, который обещал мне вредить.
Захотелось ему это сказать, но побоялся, что он примет открытое выражение симпатии в таком неподходящем случае за очередную лефовскую извращенность.
Поэтому я вышел из редакции, статью оставил, симпатию затаил и решил извлечь общественную пользу из этого личного благородства.
А именно, поставить вопрос: о допустимых последствиях литературных разногласий. Имеет ли право редактор советского жур
нал объявлять локаут советскому литературному работнику на том основании, что последний, по крайнему своему разумению, не за
Я вышел из редакции, статью оставил, злобу затаил и решил дождаться Воронского для объяснений.
Дождался. Когда я пришел, его в редакции не было. Вновь Казин заявил: „Не может быть. Да он и не читал Лефа .
Я приготовился к схватке с редактором-гидрой, хитрым и изворотливым дипломатом, который во что бы то ни стало будет запираться во всем, вплоть до того, что станет отрицать свою собственную личность.
Действительно, Воронений в отпуску загорел, ходит в белом костюме, но меня не так-то легко провести. Я без труда установил тождество этого поправившегося человека с тем, несколько вы
цветшим от чтения рукописей советским лицом, которое заказывало мне статью.
Я двинулся на него выяснять „недоразумение .
„Да, хотел печатать, — услышал я, — но после вашей статьи в Лефе, ни эту, ни вообще какую угодно печатать не буду . В группе писателей, приехавших из провинции, наступила благого
вейная тишина. „Вы — мой литературный враг, и я вас печатать не стану!
Я возражал, но не так, как думал. Очень, мирно. „Вы имеете дело с материалом. Нельзя лишать советскую публику возможности знакомиться с материалом, содержащим в себе новые данные о важнейшем явлении современности .
Но Воронский стоял на своем редакторском месте, говорил, что так поступают все, что так нужно поступать с литературными врагами.
„Да я намерен был печатать эту вашу статью. Но Леф занял определенную позицию. Вы обливаете помоями „Красную Новь — нам с вами не по пути.
Впрочем, этот вопрос сейчас теоретический. Я передам вашу статью новой редакции и скажу ей все, что сейчас сказал вам . Присутствовали Казин и Лежнев.
Положительно мне начинал нравиться этот человек, который обещал мне вредить.
Захотелось ему это сказать, но побоялся, что он примет открытое выражение симпатии в таком неподходящем случае за очередную лефовскую извращенность.
Поэтому я вышел из редакции, статью оставил, симпатию затаил и решил извлечь общественную пользу из этого личного благородства.
А именно, поставить вопрос: о допустимых последствиях литературных разногласий. Имеет ли право редактор советского жур
нал объявлять локаут советскому литературному работнику на том основании, что последний, по крайнему своему разумению, не за