памятный день, единственное оружие, в котором мы имели перевес над французами — артиллерия — осталась неупотребленною в дело. Французы имели 587 орудий, из которых 160 были полковые, т. е. совершенно ничтожной дальности; мы имели 640 орудий, из которых 1/1 часть состояла из ба
тарейных орудий, а между тем 300 орудий нашего артиллерийского резерва почти не были в деле, по крайней мере, не были употреблены в массе и не оказали существенного влияния на ход сражения.
(„Военный сборник , № 8 за 1868 г. Библиография, „Война и мир , IV том, сон. гр. Л. Н. Толстого, статья Н. Л., стр. 81—125.)
Может быть, Льву Николаевичу Толстому этого периода и нужно было доказать, что мы можем сражаться, не изменяя своего строя, своего способа командования, потому что указание на луч
шее командование, на лучшее оружие, в то время было указанием либеральным.
Это были бесконечные упреки кремневым ружьям после Севастопольской компании.
А Лев Николаевич Толстой в своем романе доказывает, что Россия побеждает превосходством своего духа или особенностью своей национальной организации. Поэтому Лев Николаевич Тол
стой не мог написать, что у французов была тоже партизанская война, потому что партизанская война французам не помогла. Кроме того Лев Николаевич все время настаивает на разности национального характера, а тут получилось бы сходство.
Замерзающие французы тоже не могли попасть в роман, потому что они, особенно если дать их сражающимися и побеждающими, они были бы героями, и поэтому вся часть отступления дана ско
роговоркой, а поступки Нея и т. д. пересказаны по методу остранения, и от определенного исторического факта остается только его ироническое недоверчивое воспоминание. Здесь материал деформирован не меньше, чем в случае с крестьянским бунтом.
Я думаю, что приведенного материала достаточно, чтобы показать ненадежность „Войны и мира как исторического романа.
Это не история — это попытка ее переделать, найти в ней золотой век и обезвредить те черты эпохи, которые этому представлению противоречат.
В качестве заключения приведу только один отрывок из Наполеона: Лев Николаевич всегда в споре говорил не с человеком, а с куклой. Он придумывал себе противника и его оспаривал; при
чем придумывал этого противника гениально. У этого противника доводы были не те, которые он имел, а другие: простые до глупости, реальные и которые легко можно было довести до нелепости.
Наполеон нужен был Толстому такой, который хочет управлять историей, который убежден, что он управляет историей. В противоположность этому Наполеону Лев Николаевич выдумал Ку
тузова и этим совершил завет своих предшественников, которые часто вспоминали имя Кутузова, но всегда извиняясь, как за невышедшую легенду.
тарейных орудий, а между тем 300 орудий нашего артиллерийского резерва почти не были в деле, по крайней мере, не были употреблены в массе и не оказали существенного влияния на ход сражения.
(„Военный сборник , № 8 за 1868 г. Библиография, „Война и мир , IV том, сон. гр. Л. Н. Толстого, статья Н. Л., стр. 81—125.)
Может быть, Льву Николаевичу Толстому этого периода и нужно было доказать, что мы можем сражаться, не изменяя своего строя, своего способа командования, потому что указание на луч
шее командование, на лучшее оружие, в то время было указанием либеральным.
Это были бесконечные упреки кремневым ружьям после Севастопольской компании.
А Лев Николаевич Толстой в своем романе доказывает, что Россия побеждает превосходством своего духа или особенностью своей национальной организации. Поэтому Лев Николаевич Тол
стой не мог написать, что у французов была тоже партизанская война, потому что партизанская война французам не помогла. Кроме того Лев Николаевич все время настаивает на разности национального характера, а тут получилось бы сходство.
Замерзающие французы тоже не могли попасть в роман, потому что они, особенно если дать их сражающимися и побеждающими, они были бы героями, и поэтому вся часть отступления дана ско
роговоркой, а поступки Нея и т. д. пересказаны по методу остранения, и от определенного исторического факта остается только его ироническое недоверчивое воспоминание. Здесь материал деформирован не меньше, чем в случае с крестьянским бунтом.
Я думаю, что приведенного материала достаточно, чтобы показать ненадежность „Войны и мира как исторического романа.
Это не история — это попытка ее переделать, найти в ней золотой век и обезвредить те черты эпохи, которые этому представлению противоречат.
В качестве заключения приведу только один отрывок из Наполеона: Лев Николаевич всегда в споре говорил не с человеком, а с куклой. Он придумывал себе противника и его оспаривал; при
чем придумывал этого противника гениально. У этого противника доводы были не те, которые он имел, а другие: простые до глупости, реальные и которые легко можно было довести до нелепости.
Наполеон нужен был Толстому такой, который хочет управлять историей, который убежден, что он управляет историей. В противоположность этому Наполеону Лев Николаевич выдумал Ку
тузова и этим совершил завет своих предшественников, которые часто вспоминали имя Кутузова, но всегда извиняясь, как за невышедшую легенду.