Тут любопытно проследить, что этот Кутузов Вяземского не похож на стихотворного Кутузова того же автора. Один из них совершенно условный и противоречащий истории: Кутузов не в коляске, а на коне, а другой состоит из одних оговорок.
И Кутузов пред мною,
Вспомню-ль о Бородине,
Он и в белой был фуражке И на белом был коне.
(Князь П. А. Вяземский .Поминки о Бородинской битве , поев. Д. Г. Бибикову.)
„Государь не доверял ни высоким военным способностям, ни личным свойствам Кутузова. Между тем он превозмог в себе предубеждение и вве
рил ему судьбу России и свою судьбу, вверил единственно потому, .что Россия веровала в Кутузова. Тяжела должна была быть в Александре внутрен
няя борьба; великую жертву принес он отечеству, когда, подавляя личную волю свою и безграничную царскую власть, покорил он себя общественному мнению.
Можно обвинять Кутузова в некоторых стратегических ошибках, сделанных им во время отечественной войны; но это подлежит разбирательству и суду военных авторитетов. Это вопрос науки и критики. Отечество и народ не входят в подобные исследования.
(П. А. Вяземский, Собрание сочинений, стр. 122—123. Ср. отзывы Вяземского на стр. 49 и 120.)
Но Льву Николаевичу Кутузов удался. А между тем та мудрость Кутузова, которую восхваляет Толстой, могла бы быть им найдена у Наполеона, потому что Наполеон не всегда думал, что он управляет событиями, и вот цитата из мемуаров на св. Елене, которую Лев Николаевич не принял в извинение для самоуверенного Наполеона:
„Непрестанно говорят о моей любви к войне, а разве я не принужден был постоянно защищаться? Разве я одержал хоть одну большую победу, не предложивши немедленно мира?
Истина в том, что я никогда не был хозяином своих побуждений (движений), в действительности я никогда не был самим собою. Я мог иметь много планов; но я никогда не имел свободы выполнить ни одного из них.
Я, правда, стоял у кормила (держал руль), но как ни сильна была моя рука — волны внезапные и многочисленные были еще сильнее, и я имел мудрость (благоразумие) им уступать, чтобы не пойти ко дну из желания упорно им сопротивляться.
Таким образом я никогда не был действительно хозяином самому себе, но всегда обстоятельства управляли мной; до того, что в начале моего возвышения, во времена консульства, искренние друзья, мои горячие сторонники, спрашивали меня иногда из лучших побуждений „до чего я предпо
лагаю дойти* (чего я хочу достичь). И я всегда отвечал, что ничего об этом не знаю; они бывали поражены, может быть недовольны, а между тем я говорил им сущую правду. Позже, во времена империи, когда было меньше фамильярности, на многих лицах я читал тот же вопрос и мог бы дать им только тот же самый ответ.
Потому что я не был хозяином своих действий, потому что я не имел безумия желать повернуть события по своей системе, а наоборот, я приспособлял (сгибал) свою систему в связи с событиями.
И Кутузов пред мною,
Вспомню-ль о Бородине,
Он и в белой был фуражке И на белом был коне.
(Князь П. А. Вяземский .Поминки о Бородинской битве , поев. Д. Г. Бибикову.)
Это стихи, а вот проза:
„Государь не доверял ни высоким военным способностям, ни личным свойствам Кутузова. Между тем он превозмог в себе предубеждение и вве
рил ему судьбу России и свою судьбу, вверил единственно потому, .что Россия веровала в Кутузова. Тяжела должна была быть в Александре внутрен
няя борьба; великую жертву принес он отечеству, когда, подавляя личную волю свою и безграничную царскую власть, покорил он себя общественному мнению.
Можно обвинять Кутузова в некоторых стратегических ошибках, сделанных им во время отечественной войны; но это подлежит разбирательству и суду военных авторитетов. Это вопрос науки и критики. Отечество и народ не входят в подобные исследования.
(П. А. Вяземский, Собрание сочинений, стр. 122—123. Ср. отзывы Вяземского на стр. 49 и 120.)
Но Льву Николаевичу Кутузов удался. А между тем та мудрость Кутузова, которую восхваляет Толстой, могла бы быть им найдена у Наполеона, потому что Наполеон не всегда думал, что он управляет событиями, и вот цитата из мемуаров на св. Елене, которую Лев Николаевич не принял в извинение для самоуверенного Наполеона:
„Непрестанно говорят о моей любви к войне, а разве я не принужден был постоянно защищаться? Разве я одержал хоть одну большую победу, не предложивши немедленно мира?
Истина в том, что я никогда не был хозяином своих побуждений (движений), в действительности я никогда не был самим собою. Я мог иметь много планов; но я никогда не имел свободы выполнить ни одного из них.
Я, правда, стоял у кормила (держал руль), но как ни сильна была моя рука — волны внезапные и многочисленные были еще сильнее, и я имел мудрость (благоразумие) им уступать, чтобы не пойти ко дну из желания упорно им сопротивляться.
Таким образом я никогда не был действительно хозяином самому себе, но всегда обстоятельства управляли мной; до того, что в начале моего возвышения, во времена консульства, искренние друзья, мои горячие сторонники, спрашивали меня иногда из лучших побуждений „до чего я предпо
лагаю дойти* (чего я хочу достичь). И я всегда отвечал, что ничего об этом не знаю; они бывали поражены, может быть недовольны, а между тем я говорил им сущую правду. Позже, во времена империи, когда было меньше фамильярности, на многих лицах я читал тот же вопрос и мог бы дать им только тот же самый ответ.
Потому что я не был хозяином своих действий, потому что я не имел безумия желать повернуть события по своей системе, а наоборот, я приспособлял (сгибал) свою систему в связи с событиями.