„...Не сносясь с смоленскими помещиками, и я, по взятии Смоленска, подал графу Растопчину записку о вооружении охотничьих дружин по уездам московским, излагая, что, начиная от Гжатской пристани, оттуда по обеим сторонам тянутся с небольшими промежутками леса, эти лесные дружины могли бы сильно тревожить Наполеона. Граф сперва согласился, а потом сказал: „Мы еще не знаем, как повернется русский народ. Мое дело выпроводить теперь дворян из уездов московских . Граф Растопчин не знал, как повернется русский народ...*
(Записки Сергея Глинки, СПБ., 1895 г., изд. журн. „Русская старина“, стр. 255)
Ополчение сражаться не хотело, споря, как мы видели в первом пункте, о бородах.
Этот спор о бородах Пензенского ополчения имел свой смысл: бороды было приказано не брить вот почему:
„...Приэтом отдано было в приказе по армиям, чтобы „принимать воинов ополчения не яко солдат, постоянно в сие звание определенных, но яко на время предоставивших себя на защиту отечества. А посему воины ополче
ния московского одежд своих не переменяют, бород не бреют и, одним словом, остаются в прежнем их состоянии, и по исполнении сей священной обязанности возвратятся в домы свои*. (Т. е. останутся крепостными: солдаты, у которых бороды брились, от крепостного состояния освобождались.)
(М. Богданович. История отечественной войны 1812г., СПБ., 1859г., т. II, стр. 241.)
Таким образом представление об энтузиазме всех классов населения совершенно неверное; можно говорить о некотором энтузиазме купцов. Например, мы знаем, что крестьяне не везли провизию в русскую армию и поэтому получались такие картины:
„...Вчерась из Калуги прибыл обоз с сухарями, которые велено принять в наш полк; лошаденки так изморены, что чуть плетутся, а на под
водчиках синие кафтаны, шелковые кушаки, пуховые шляпы. Вот мы и ну
их распрашивать. Что ж вышло? Настоящие хозяева кто захворал, кто из страха бежал, так, чтобы не остановить дела, с сухарями поехали купцы. Один такой осанистый и по лицу-то словно праведный, вслушавшись, что мы их между собой похваливали, сказал нам: „Труды наши не поравняются с вашими, храбрые воины! Не много мы сделали, что по доброй воле обоз к вам пригнали .
(Подарок товарищам или переписка русских солдат, изданный Скобелевым. Письмо XII, стр. 69—70.)
Любопытно отметить, что после написания „Войны и мира” мысль о народном единодушии двенадцатого года стала общей. Не очень элементарно думающий Михайловский (народник) гово
рит о единстве интересов населения 1812 года как о чем-то само собой разумеющемся.
Другого мнения был Растопчин. Приведу конец его последней афиши:
„...Ведь опять и капитан-исправники и заседатели везде есть на месте. Гей, ребята! Живите смирно, да честно, а то дураки забиячные головы кричат „Батюшка, не будем .
(Растопчинская афиша 1812 года. Библиографическое издание в
300 экземплярах, издана А. С. Сувориным, СПБ., 1889 г., стр. 54.)
(Записки Сергея Глинки, СПБ., 1895 г., изд. журн. „Русская старина“, стр. 255)
Ополчение сражаться не хотело, споря, как мы видели в первом пункте, о бородах.
Этот спор о бородах Пензенского ополчения имел свой смысл: бороды было приказано не брить вот почему:
„...Приэтом отдано было в приказе по армиям, чтобы „принимать воинов ополчения не яко солдат, постоянно в сие звание определенных, но яко на время предоставивших себя на защиту отечества. А посему воины ополче
ния московского одежд своих не переменяют, бород не бреют и, одним словом, остаются в прежнем их состоянии, и по исполнении сей священной обязанности возвратятся в домы свои*. (Т. е. останутся крепостными: солдаты, у которых бороды брились, от крепостного состояния освобождались.)
(М. Богданович. История отечественной войны 1812г., СПБ., 1859г., т. II, стр. 241.)
Таким образом представление об энтузиазме всех классов населения совершенно неверное; можно говорить о некотором энтузиазме купцов. Например, мы знаем, что крестьяне не везли провизию в русскую армию и поэтому получались такие картины:
„...Вчерась из Калуги прибыл обоз с сухарями, которые велено принять в наш полк; лошаденки так изморены, что чуть плетутся, а на под
водчиках синие кафтаны, шелковые кушаки, пуховые шляпы. Вот мы и ну
их распрашивать. Что ж вышло? Настоящие хозяева кто захворал, кто из страха бежал, так, чтобы не остановить дела, с сухарями поехали купцы. Один такой осанистый и по лицу-то словно праведный, вслушавшись, что мы их между собой похваливали, сказал нам: „Труды наши не поравняются с вашими, храбрые воины! Не много мы сделали, что по доброй воле обоз к вам пригнали .
(Подарок товарищам или переписка русских солдат, изданный Скобелевым. Письмо XII, стр. 69—70.)
Любопытно отметить, что после написания „Войны и мира” мысль о народном единодушии двенадцатого года стала общей. Не очень элементарно думающий Михайловский (народник) гово
рит о единстве интересов населения 1812 года как о чем-то само собой разумеющемся.
Другого мнения был Растопчин. Приведу конец его последней афиши:
„...Ведь опять и капитан-исправники и заседатели везде есть на месте. Гей, ребята! Живите смирно, да честно, а то дураки забиячные головы кричат „Батюшка, не будем .
(Растопчинская афиша 1812 года. Библиографическое издание в
300 экземплярах, издана А. С. Сувориным, СПБ., 1889 г., стр. 54.)