ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО АВТОРАМ


Итак, дорогие товарищи авторы, что делать? Дискуссия о драматурге и режиссере, о «праве на эксперимент» не сходит со страниц теажурналов, а под шумок этой дискуссии -— «Васька слушает да ест», т.-е. тот или иной режиссер продолжает свое дело кромсания, резания, монтирования и прочая и прочая, сводящееся к одному уничтожению произведения автора.
Я имею удовольствие быть автором пьесы «Приговор», той пьесы, которая, по словам Ю. Соболева, «делала аншлаги от Харькова до Влади
востока и от Владивостока до Таганрога». Той пьесы, прибавлю от себя, которая прошла во всех союзных республиках, идет на трех языках и имеет ряд лучших отзывов партийной и советской печати. И вот эта «провинциальная» (по квалификации Ю. Соболева) пьеса попадает в столицу, в руки режиссера Винера—«ученика Мейерхоль
да», как он мне отрекомендовался. А раз ученик Мейерхольда — значит и «великий эксперимента
тор». И в итоге этого эксперимента, действительно «великого» — по умению искромсать, исковеркать, изменить произведение, — я пьесы своей не узнала. На представлении 26-го июня, в зимнем театре «Аквариума», я видела все, что угодно: и висячий мост, и удар ножом в спину, и взрыв моста, и вокзал с носильщиками, и фонари на «голубом фоне неба», и черные силуэты, и пожар При погроме, и другую чертовщину (всего не перечесть!), но я не видела своей пьесы. То, что про
делано над моей пьесой «Приговор», выходит за всякие пределы «эксперимента», и это заставляет меня обратиться к вам, товарищи авторы, с вопросом, — что делать?
Режиссура сократила на половину весь диалог пьесы, причем сокращение происходило, очевидно,
по принципу «чего моя левая нога хочет», так как местами исчез смысл диалога, а действующие лица лишились характеров и жизненности.
Решив, очевидно, что коммунист не может любить своей жены, вычеркнуто все, что свидетельствует о любви Мартынова к жене, а этим самым уничтожен весь смысл борьбы его с собой во имя долга.
Выброшены две картины — подготовка к 1-му мая и расстрел Лели, причем удаление по
следней картины оставило пьесу не только без конца, но и без названия, уничтожив всю идею пьесы, весь замысел автора.
Из оставшихся 8-ми картин сделаны 16 эпизодов, и такое раздробление пьесы разорвало единство действия, лишило динамики, уничтожило внутреннюю связь событий, дав в итоге сплошной сумбур, хаос событий.
Режиссура позволила себе вставить «от себяцелые диалоги, целые эпизоды, введя новое действующее лицо и всем этим совершенно изменила весь характер пьесы.
Приписан текст помещику Козухину (о болезни, о газете) и этим введен банальный анекдот в самый серьезный момент действия и совершенно изменена фигура Козухина. Приписан текст, пошлый и глупый, начальнику Бельцу. Приписан текст «кулинарного свойства» старухе Суховой.
Введен эпизод со взрывом моста, убийством ножом в спину и т. д.— совсем как в картинах с Гарри Пилем, причем режиссура, очевидно, не знает, что мосты наши куда лучше охраняются, чем она себе это представляет. Чтобы, очевидно, затмить Мхатовский «Бронепоезд», введен вокзал и новое действующее лицо — носильщик и новый
диалог. Носильщик, как водится, с номером (запомните — 15-й), в переднике, и тут же Леля— с чемоданом, дающая поручение носильщику о... покупке билета. Это в... 1919 году, на Украине, при деникинщине? Леля, пробирающаяся через фронт к белым, покупает билет (наверное 2-го клас
са!)... О, святая простота! На этом вокзале, конечно, ящик для писем, и чекистка Озоль, конечно, опускает письмо. Тут происходит «случайная» встреча Озоль и Лели... все, как в аме
риканских фильмах: хотя и случайно, но как раз так, как надо. «Случайность» встречи Лели и Озоль на вокзале и, благодаря этому, измененный режиссурой диалог между ними, в корне изменил образ этой чекистки.
Для «экзотики», очевидно, проводится спешная «украинизация» одного из красноармейцев —Бон
дарчука, причем его «украинский» язык настолько безграмотен, ужасен, что ничего кроме возмуще
ния вызвать не может. При этой «украинизациирежиссура упустила из виду, что место действия
пьесы —- Украина, и что давать всю армию — русской, а одного красноармейца— безграмотно украинизировать, просто политически безграмотно и по меньшей мере... бестактно. Автор — с Украины, и если бы он нашел нужным кого-либо «украи
низировать», он сделал бы это сам и гораздо лучше и грамотнее. Но автор всю армию на Украи
не считает украинской и дал пьесу из украинской жизни на русском языке.
Грубым издевательством над автором и авторским правом веет от всего того эксперимента, какой проделан над моей пьесой «Приговор». Я заявляю: я снимаю с себя всякую ответственность за то «зрелище», какое показывается в «Аквариу
ме». Все рецензии, какие будут об этом «зрелище», я отношу целиком к постановщикам. Я считаю, что эта постановка моей пьесы есть лучший «приговор» безответственным экспериментаторам, счи
тающим возможным проделывать все, что им угодно над произведениями живого автора.
А теперь я спрашиваю: что делать?
«Протестовать» всеми мерами, т.-е. влезть на колокольню Ивана Великого и кричать во весь голос, что я не виновата за то милое «произведе
ние», какое Москве показывает зимний театр «Аквариум»?
«Реагировать», т.-е. подойти к постановщикам и по мере сил моих и возможностей... реагировать?
Или, наконец, взять за ушко § 13-й старого закона об авторском праве или, еще лучше, § 18-й нового закона и посадить, кого следует, на скамью подсудимых, посадить один разочек, чтоб отва
дить других «раз и навсегда» и тем избавить вас,
товарищи авторы, от тех неприятностей, какие выпали на мою долю?
§ 18-й говорит: «Зрелищное предприятие не в праве по своему усмотрению вносить при жизни
автора без его согласия какие-либо дополнения, сокращения и вообще изменения»... Мою пьесу «Приговор» зрелищное предприятие «дополнило»,
и «сократило», и «изменило» — да так, что кроме названия пьесы и действующих лиц почти ничего не осталось.
В ожидании вашего ответа. С товарищеским приветом
Член Всеукр. Союза Пролетарских Писателей и Член Всеукр. Союза Революционных Драматургов
СОФЬЯ ЛЕВИТИНА