талъ ее, «какъ еще никогда не была жена почитаема мужемъ»; а феакійцы видѣли въ пей какъ бы «свое божество
„...и въ городѣ съ радостно·шумнымъ всегда къ ней тѣснятся Плескомъ, когда межъ народа она тамъ по улицамъ ходить. Кроткая сердцемъ, имѣетъ она и возвышенный разумъ,
Такъ, что нерѣдко и трудные споры мужей разріыиаетъ“.
Нужно однако замѣтить, что рядомъ мы встрѣчаемъ и черты, указывающія на подчиненное, нѣсколько прини
женное положеніе лсенщины: она, напр., должна смотрѣть снисходительно на связь мужа съ наложницей, хорошо обращаться съ прижитыми отъ такой связи дѣтьми его и т. д.
Въ эпоху развитія демократіи и иросвѣщепія положеніе греческой женщины на первыхъ порахъ, несомпѣнио, ухудшилось. Нѣкоторое вліяніе могъ здѣсь оказать вос
токъ, а главное—просвѣщеніе и развитіе городской, болѣе широкой политической жизни сначала должно было вырыть глубокую пропасть между мужемъ и женой. Мужъ проводить время большею частью впѣ дома, на площади; онъ занятъ философскими спорами, государственными и общественными дѣлами; онъ живетъ болѣе широкими по
литическими и умственными интересами. А жена сидитъ обыкновенно дома, разодѣтая и нарумяненная или погру
женная въ хозяйственный заботы. Домъ—это ея міръ, и
добродетельная жена не должна была переступать его границъ. «Что умиаго и славпаго мы можемъ совер
шить,—спрашиваетъ одна изъ героииь Аристофановой комедіи «Лисистрата»,—мы, лсенщины, которыя сидимъ дома,
украшенныя цвѣтами, въ желтоіпафранной одеждѣ, нарумяненныя, въ кимбрскихъ ирозрачныхъ платьяхъ, въ модпыхъ сапдаліяхъ?» Сидятъ онѣ нодъ строгимъ присмотромъ, нерѣдко взаперти, охраняемыя, если вѣрить тому же Аристофану, молосскнми собаками, крѣпкими замками и за
порами («Thesmoph.»), хотя, какъ говорится въ одномъ изъ его отрывковъ, глупъ тотъ мужъ, который полагается на подобныя мѣры.