здоровье; въ свою очередь, и онъ заболѣлъ, и съ этого момента онъ считалъ бѣдность въ числѣ своихъ несчастій.
Въ заботѣ о завтрашнемъ днѣ, онъ написалъ на бумагѣ, помѣченной февралемъ 1777 г., слѣдующія раздирающія душу строки:
«Моя жена больна уже давно... Такъ какъ мы должны жить въ совершенномъ одиночествѣ, и тѣмъ не менѣе не можемъ обходиться безъ услугъ другихъ людей, то намъ остается, въ этомъ безпомощномъ состояніи, одно только средство поддерживать наши старые дни: это найти какой-нибудь пріютъ, гдѣ
мы могли бы существовать на собственныя средства, но избавленные отъ непосильнаго труда и отъ хлопотъ и заботъ, къ которымъ мы болѣе неспособны. Впрочемъ, какъ бы со мной ни обращались, будутъ ли меня держать въ формальномъ заключенiи или въ кажущейся свободѣ, въ госпиталѣ или въ пустынѣ, съ людьми кроткими или суровыми, фальшивыми или чистосердечными (если такіе еще водятся), я согласенъ на все, лишь бы только оказывали моей женѣ попеченіе, требуемое ея положеніемъ, и давали мнѣ кровъ, одежду самую простую и пищу самую неприхотливую до конца моихъ дней, такъ, чтобы мнѣ не нужно было болѣе ни во что вмѣшиваться»...1).
Въ этихъ-то жестокихъ обстоятельствахъ Станиславъ де- Жирарденъ просилъ Руссо принять у него пріютъ. Предусмотрительное гостепріимство ожидало автора «Эмиля» по близости Парижа, въ красиво-живописной сельской мѣстности, многіе виды которой должны были напоминать ему счастливые берега Веве и скалы Мельери. Ему предложили небольшой павильонъ близъ замка Эрменонвиль, пока для него не будетъ приготовлено среди стариннаго фруктоваго сада, въ мѣстахъ, расположенныхъ согласно описанію Кларансскаго Элизіума, жилище, наполненное образами изъ «Новой Элоизы» 2),
1) Письмо, приведенное въ сочиненіи Корансе, стр. 56. 2) Письмо къ Софьѣ, графинѣ ***, par Rеnе Girardin.
Бѣдный старикъ не устоялъ противъ искушенія видѣть деревья, дышать воздухомъ полей и холмовъ: онъ принялъ предложеніе и поѣхалъ. Ho грусть слишкомъ властно овладѣла имъ, чтобы онъ отвыкъ страдать. Брошенный въ вѣкъ, которому онъ чувствовалъ себя чужимъ, онъ
долженъ былъ, какъ всѣ предтечи, быть мученикомъ собственной славы. Оттого ничто не могло утолить его муки и спасти