нимъ, а непрерывно растутъ и измѣняются. Развѣ черный африканець не устраиваетъ себѣ изъ искуснаго соединенія палокъ и стараго платья (вывезеннаго, можетъ быть, съ какого нибудь лондонскаго базара) идола (видимое Нѣчто), не
называетъ его М у м б о-Д ж у м б о, и не молится ему, устремивъ на него глаза, исполненные робкой надеждой1? Бѣлый европеецъ смѣется надъ этимъ; но лучше
бы ему поразмыслить и посмотрѣть,—не можетъ ли онъ въ подобныхъ же случаяхъ у себя дома поступать нѣсколько умнѣе.
Такъ было, говоримъ мы, при завоеваніяхъ во Фландріи, тридцать лѣтъ назадъ; но теперь это уже не такъ. Увы, теперь боленъ не одинъ Людовикъ, боленъ не только французскій король, но и все французское королевство; и оно сломилось отъ долгихъ слезъ и потрясеній. Весь міръ измѣнился: многое, что казалось сильнымъ и здоровымъ, свалилось отъ дряхлости, многое, чего не было, начинаетъ появляться!—Что это за звуки, глухіе и грозные, новые для нашихъ вѣковъ, доносятся съ той стороны Атлантики, до слабѣющаго слуха Людовика, короля Милостью Божьею? Бостонская гавань почернѣла отъ неожиданнаго настоя. Смотрите, собирается пенсильванскій конгрессъ, и вскорѣ, въ Бункеръ Гиллѣ, подъ смертоносные ружейные залпы и звуки Yankee-doodle-doo, Демократія, развернувъ звѣздное знамя, возвѣститъ о своемъ рожденіи и о томъ, что она, подобно смерчу, охватитъ весь міръ!
Умирають правители, и рушатся троны, какъ умираетъ все, ибо все временно и представляетъ лишь „призракъ времени, мнящій себя, однако, действитель
ностью! Короли Меровинги, съ длинными, развѣвающимися волосами, медленно двигавшіеся на запряженныхъ волами повозкахъ по улицамъ Парижа, всѣ ушли далеко—въ вѣчность. Карлъ Великій спитъ въ Зальцбургѣ съ опущеннымъ жезломъ и только легенда сулитъ его пробужденіе. Гдѣ теперь грозный взглядъ, повелительный голосъ Карла Мартеля и Пипина Короткаго? Ролло и его косматые норманны не покрываютъ уже Сены своими кораблями; они уплыли въ болѣе да
лекое путешествіе. Волосы Пеньковой Головы (Tete d’etoupes) не нуждаются болѣе въ гребнѣ; Крушителю желѣза (Taillefer) не перервать и паутинки; сварливыя Фредегонда и Брунгильда покончили свой горячій жизненный споръ и лежатъ безмолвно: пылающее неистовство ихъ остыло. Съ черной Нельской башни уже не бросаютъ ночью въ воды Сены завязанное въ мѣшокъ тѣло осужденнаго на смерть поклонника; владѣлица Нельскаго замка не жаждетъ болѣе любовныхъ наслажденій и не боится злыхъ языковъ; она сама уже перешла въ безмолвіе ночи. Всѣ они ушли, погрузились глубоко, глубоко, со всѣмъ шумомъ
который они производили, и все новыя и новыя поколѣнія съ топотомъ и грохотомъ проходять надъ ними; но они не слышать и никогда не услышать ихъ.
Однако, развѣ, ничего не было осуществлено? Посмотрите хотя бы на эти огромныя каменныя зданія и на то, что въ нихъ заключается! Грязный городъ пограничныхъ жителей (Lutetia Parisiorum или Barisiorum) вымостился, распространился на всѣ острова по Сенѣ, и вширь, и вдаль, по обоимъ берегамъ и становится городомъ ІІарижемъ, который хвастливо называетъ себя иногда „Аѳинами Европы и даже „Столицей міра . Тысячелѣтнія, посѣдѣвшія отъ старости каменныя башни мрачно высятся въ небесахъ; въ этомъ городѣ есть со
боры, и въ нихъ вѣра (или память о вѣрѣ); есть дворцы, и государство, и законъ. Видишь ли эти облака дыма, какъ бы непрерывное дыханіе живого суще
ства? Тысячи рабочихъ молотовъ ударяють о наковальни, и въ то же время совершается безъ шума еще болѣе чудесная работа,—работа не рукъ, а мысли. Во всѣхъ областяхъ могучія головы и сильныя руки могучихъ работниковъ покорили своей власти четыре стихіи; они запрягли вѣтры въ свои морскіе эки
пажи, сдѣлали даже звѣзды своимъ морскимъ хронометромъ; они — написали и составили В і I) 1 і о t,hёq ue du Roi, въ числѣ книгъ которой находится и книга Евреевъ! Какой изумительный рядъ твореній! Вотъ это осуществлено, — и съ какимъ искусствомъ! Не называйте же прошлаго, со всѣми его заблужденіями и бѣдствіями, потеряннымъ временемъ!
называетъ его М у м б о-Д ж у м б о, и не молится ему, устремивъ на него глаза, исполненные робкой надеждой1? Бѣлый европеецъ смѣется надъ этимъ; но лучше
бы ему поразмыслить и посмотрѣть,—не можетъ ли онъ въ подобныхъ же случаяхъ у себя дома поступать нѣсколько умнѣе.
Такъ было, говоримъ мы, при завоеваніяхъ во Фландріи, тридцать лѣтъ назадъ; но теперь это уже не такъ. Увы, теперь боленъ не одинъ Людовикъ, боленъ не только французскій король, но и все французское королевство; и оно сломилось отъ долгихъ слезъ и потрясеній. Весь міръ измѣнился: многое, что казалось сильнымъ и здоровымъ, свалилось отъ дряхлости, многое, чего не было, начинаетъ появляться!—Что это за звуки, глухіе и грозные, новые для нашихъ вѣковъ, доносятся съ той стороны Атлантики, до слабѣющаго слуха Людовика, короля Милостью Божьею? Бостонская гавань почернѣла отъ неожиданнаго настоя. Смотрите, собирается пенсильванскій конгрессъ, и вскорѣ, въ Бункеръ Гиллѣ, подъ смертоносные ружейные залпы и звуки Yankee-doodle-doo, Демократія, развернувъ звѣздное знамя, возвѣститъ о своемъ рожденіи и о томъ, что она, подобно смерчу, охватитъ весь міръ!
Умирають правители, и рушатся троны, какъ умираетъ все, ибо все временно и представляетъ лишь „призракъ времени, мнящій себя, однако, действитель
ностью! Короли Меровинги, съ длинными, развѣвающимися волосами, медленно двигавшіеся на запряженныхъ волами повозкахъ по улицамъ Парижа, всѣ ушли далеко—въ вѣчность. Карлъ Великій спитъ въ Зальцбургѣ съ опущеннымъ жезломъ и только легенда сулитъ его пробужденіе. Гдѣ теперь грозный взглядъ, повелительный голосъ Карла Мартеля и Пипина Короткаго? Ролло и его косматые норманны не покрываютъ уже Сены своими кораблями; они уплыли въ болѣе да
лекое путешествіе. Волосы Пеньковой Головы (Tete d’etoupes) не нуждаются болѣе въ гребнѣ; Крушителю желѣза (Taillefer) не перервать и паутинки; сварливыя Фредегонда и Брунгильда покончили свой горячій жизненный споръ и лежатъ безмолвно: пылающее неистовство ихъ остыло. Съ черной Нельской башни уже не бросаютъ ночью въ воды Сены завязанное въ мѣшокъ тѣло осужденнаго на смерть поклонника; владѣлица Нельскаго замка не жаждетъ болѣе любовныхъ наслажденій и не боится злыхъ языковъ; она сама уже перешла въ безмолвіе ночи. Всѣ они ушли, погрузились глубоко, глубоко, со всѣмъ шумомъ
который они производили, и все новыя и новыя поколѣнія съ топотомъ и грохотомъ проходять надъ ними; но они не слышать и никогда не услышать ихъ.
Однако, развѣ, ничего не было осуществлено? Посмотрите хотя бы на эти огромныя каменныя зданія и на то, что въ нихъ заключается! Грязный городъ пограничныхъ жителей (Lutetia Parisiorum или Barisiorum) вымостился, распространился на всѣ острова по Сенѣ, и вширь, и вдаль, по обоимъ берегамъ и становится городомъ ІІарижемъ, который хвастливо называетъ себя иногда „Аѳинами Европы и даже „Столицей міра . Тысячелѣтнія, посѣдѣвшія отъ старости каменныя башни мрачно высятся въ небесахъ; въ этомъ городѣ есть со
боры, и въ нихъ вѣра (или память о вѣрѣ); есть дворцы, и государство, и законъ. Видишь ли эти облака дыма, какъ бы непрерывное дыханіе живого суще
ства? Тысячи рабочихъ молотовъ ударяють о наковальни, и въ то же время совершается безъ шума еще болѣе чудесная работа,—работа не рукъ, а мысли. Во всѣхъ областяхъ могучія головы и сильныя руки могучихъ работниковъ покорили своей власти четыре стихіи; они запрягли вѣтры въ свои морскіе эки
пажи, сдѣлали даже звѣзды своимъ морскимъ хронометромъ; они — написали и составили В і I) 1 і о t,hёq ue du Roi, въ числѣ книгъ которой находится и книга Евреевъ! Какой изумительный рядъ твореній! Вотъ это осуществлено, — и съ какимъ искусствомъ! Не называйте же прошлаго, со всѣми его заблужденіями и бѣдствіями, потеряннымъ временемъ!