Хапугину сЪ семьей. БЪ такой счастливой долѣ И добрый человѣкъ забылсябЪ по неволѣ , Когда бы управлять собой еще не зналЪ :
ТакЪ дивноль , что спѢсивЪ, грубъ, наглЪ ХапугинЪ
сталЪ ?
СмиренинЪ вЪ садЪ вошелЪ; но грустенъ, не дивится : ВЪ немЪ сердце тяжкою обидою томится. Не веселятъ его ни зелень, ни цвѣты,
Ни прелесть роскоши ,. ни мѣета красоты ; ЗадумчивЪ и угрюмЪ онЪ прямо вЪ домЪ вступаетъ: И вЪ немЪ убранства блескЪ его не занимаетъ. ПокоевЪ черезЪ тесть по дорогимъ коврамЪ
ВошелЪ онЪ вЪ кабинетъ. ВЪ богатыхъ креслахъ тамЪ СидѢлЪ предЪ зеркаломЪ ХапугинЪ отЪ бездѣлья.
Со сна , отЪ лѣности и — кажется , сЪ похмѣлья ЗѢвалЪ, таращился , пыхтѢлЪ , наморщивъ ло5Ъ. Смѣшно , какЪ барствовать задумаетъ холопЪ ! ВЪ нарядномъ колпакѣ изЪ кисеи тамбурной,
СЪ подкладкой розовой , на нѣжной вкусЪ амурной ОбшитомЪ лентами еЪ узорами вокругъ ,
И вЪ шгнофномЪ шлафорѣ , передЪ толпою сдугЪ , Которые ему тутЪ всякой вздорЪ болтали, ЧѣмЪ тѣшили его, смѣшили, угождали,
Оказывалъ свою онЪ нѣгу, барство, власть, КЪ богатству, пышности и чванству сильну страсть. У креселЪ по бокамЪ два парня молодые Одѣты щегольски , проворные , живые ,
Стояли, устремивъ на чудака свой взорЪ.
ТотЪ чайный передъ нимЪ серебряный приборЪ, Другей держалЪ подносЪ сЪ графиномъ и лимономъ, И все то поднося сЪ ужимками , сЪ поклономъ ,