щихъ событіямъ, онъ хочетъ лишь остаться въ Парижѣ. Его зачисленіе, въ партію хорошо говорящихъ и чувствительныхъ депутатовъ Жиронды, было результатомъ его воспитанія, образованія и склонности къ покою. Впоследствіи, членъ Конвента, оглядываясь на прошлое, признаетъ, что
хотя онъ и оставался человѣкомъ Долины, у него часто являлось желаніе подняться на Гору, что убѣжденія, высказывавшіяся тамъ, на верху были также и его убѣжденіяии, но онъ былъ всегда непобѣдимо отталкиваемъ отъ ихъ носителей-якобинцевъ и кордильеровъ—рѣзкостью ихъ языка и грубостью жестовъ. Пылающее лицо, громовой голосъ и громадные кулаки Дантона такъ же отталкивали его, какъ цинизмъ и крайняя подозритель
ность Марата, какъ и мистическая декламація, страстная и жестокая
Сенъ-Жюста, поэта смерти, и тонкій профиль, пронзительный взглядъ п и рѣзкая рѣчь неподкупнаго Робеспьера. Будучи приверженцемъ идей Горы, онъ все-таки оставался среди жпрондистовъ, любя стройность рѣчей Верніо, остроуміе Бизо, вдумчивость Валазэ, добродушную иронію Петіо, интеллигентность и придворныя манеры Жансонэ, Годэ, Ланжвинэ и Бриссо, а также мирную семью буржуа п музы, какую представляли супруги Роланъ.
III.
Это предпочтеніе понятно. Можно признать, глядя со стороны, что жирондисты, несмотря на ихъ ошибки, въ общемь остались вѣрными своему философскому и республиканскому Credo. Но они не считались съ фактами, съ неизбѣжными ужасами революціи. Въ борьбѣ съ ненавистью
и завистью, въ жару споровъ, когда стоящіе у власти прибѣгали къ низкимъ насильственнымъ средствамъ, они постоянно и упорно были заняты теоретизированіемъ. Теперь, когда клевета разсѣяна, что остается изъ политическихъ идеаловъ, выставленныхъ ими? Сознательное отвращеніе къ единоличному властелину, борьба противъ административнаго деспо
тизма Парижа, за федерацію противъ централизаціи. Это были люди слова и пера. Свободомыслящіе, воспитанные на мнѣніяхъ и дѣйствіяхъ философовъ и законовѣдовъ, они не могли работать одинаково на одномъ и томъ же дѣлѣ, какъ фанатичные якобинцы, которые превращали идеи Руссо въ законы и декреты. Одинъ лишь человѣкъ могъ бы объяснить имъ непонятныя жестокости и указать ихъ цѣль за грязными и кровавыми этапами настоящаго. Но онъ беззаботенъ и они остаются неподвижными, когда онъ дѣлаетъ слабую попытку къ сближенію съ ними. Окончательная
хотя онъ и оставался человѣкомъ Долины, у него часто являлось желаніе подняться на Гору, что убѣжденія, высказывавшіяся тамъ, на верху были также и его убѣжденіяии, но онъ былъ всегда непобѣдимо отталкиваемъ отъ ихъ носителей-якобинцевъ и кордильеровъ—рѣзкостью ихъ языка и грубостью жестовъ. Пылающее лицо, громовой голосъ и громадные кулаки Дантона такъ же отталкивали его, какъ цинизмъ и крайняя подозритель
ность Марата, какъ и мистическая декламація, страстная и жестокая
Сенъ-Жюста, поэта смерти, и тонкій профиль, пронзительный взглядъ п и рѣзкая рѣчь неподкупнаго Робеспьера. Будучи приверженцемъ идей Горы, онъ все-таки оставался среди жпрондистовъ, любя стройность рѣчей Верніо, остроуміе Бизо, вдумчивость Валазэ, добродушную иронію Петіо, интеллигентность и придворныя манеры Жансонэ, Годэ, Ланжвинэ и Бриссо, а также мирную семью буржуа п музы, какую представляли супруги Роланъ.
III.
Это предпочтеніе понятно. Можно признать, глядя со стороны, что жирондисты, несмотря на ихъ ошибки, въ общемь остались вѣрными своему философскому и республиканскому Credo. Но они не считались съ фактами, съ неизбѣжными ужасами революціи. Въ борьбѣ съ ненавистью
и завистью, въ жару споровъ, когда стоящіе у власти прибѣгали къ низкимъ насильственнымъ средствамъ, они постоянно и упорно были заняты теоретизированіемъ. Теперь, когда клевета разсѣяна, что остается изъ политическихъ идеаловъ, выставленныхъ ими? Сознательное отвращеніе къ единоличному властелину, борьба противъ административнаго деспо
тизма Парижа, за федерацію противъ централизаціи. Это были люди слова и пера. Свободомыслящіе, воспитанные на мнѣніяхъ и дѣйствіяхъ философовъ и законовѣдовъ, они не могли работать одинаково на одномъ и томъ же дѣлѣ, какъ фанатичные якобинцы, которые превращали идеи Руссо въ законы и декреты. Одинъ лишь человѣкъ могъ бы объяснить имъ непонятныя жестокости и указать ихъ цѣль за грязными и кровавыми этапами настоящаго. Но онъ беззаботенъ и они остаются неподвижными, когда онъ дѣлаетъ слабую попытку къ сближенію съ ними. Окончательная