Изводили насъ „поэты-самоучки изъ народа“—-такъ они.сами себя рекомедовали, разные писатели-сапожники Пальцевы, пи
сатели-столяры Буравины; въ русскихъ пропитанныхъ дегтемъ сапожищахъ вваливались въ редакцію и просили сейчасъ же прочесть ихъ творенія и дать отвѣтъ.
Барышни-поэтессы прожигали насъ съ Елисѣемъ Семеновиѣетъ огненными глазками и просили помѣстить пхъ стихотворе
нія въ „симпатичномъ Термитѣ“—мы не всегда были на высотѣ служенія литературѣ, иногда таяли, помѣщали глупѣйшія, вирши mademoiselle Чертоловской, забывая, что „служенье музъ не терпитъ суеты, прекрасное должно быть величаво“...
Вскорѣ въ придачу къ внѣшнимъ врагамъ среди насъ, главарей журнала, завелась смута и расколъ. Дѣло началось изъ вышеупомянутой поэтессы Чертоловской.
Мой добрый старенькій Елисѣй Семеновичъ, лично знакомый съ хорошенькой Чертоловской, былъ болѣе чѣмъ неравнодушенъ къ ея физическимъ прелестямъ, и поэтому всячески старался выдвинуть на страницахъ „Термита“ бездарную, но крайне плодовитую и жаждущую славы поэтессу.
Онъ усиленно помѣщалъ ея прозаическія творенія и каждый день передавалъ мнѣ полученныя имъ (она отдавала свои произведенія въ руки Елисѣя Семеновича при личномъ свиданіи) мно
гочисленныя стихотворенія Чертоловской, прося меня убѣдительно помѣстить. Вначалѣ я, не желая обижать Елисѣя Семеновича, помѣщалъ плоды ея музы въ неограниченномъ количествѣ, но потомъ, проникнувшись благороднымъ негодованіемъ къ риѳмоплет
ству, сталъ помѣщать изъ десяти ея стихотвореній одно, несмотря па протесты и увѣренія Елисѣя Семеновича, что межъ поэтессами человѣческими не родилось болѣе великой.
Елисѣй Семеновичъ былъ лично оскорбленъ—онъ объясняла) мое пристрастное отношеніе къ Чертоловской завистью къ ея таланту, Я возражалъ ему, что литература и флиртъ не имѣютъ ничего общаго. Тогда Елисѣй Семеновичъ, обозлившись, объяснилъ весьма прозаически, почему я усиленно печатаю переводы молодой вдовушки Вольдбергъ:—мое увлеченіе ея переводами съ французскаго, дѣйствительно, объяснялось въ значительной мѣрѣ античными формами молодой вдовы.
Такъ положенъ былъ первый камень раздора между корифеями „Термита“. Второй конфликъ возникъ между тѣмъ же Елисѣемъ Семеновичемъ и экспедиторомъ журнала Ииличко.
необузданнымъ жрецомъ, какъ мы раньше сказали, богини Киприды.
Надо замѣтить, что редакія „Термита“ занимала роскошное помѣщеніе изъ пяти большихъ комнатъ въ пассажѣ.
Ключъ отъ помѣщенія редакціи находился у ІІиличко. Наши редакціонныя обязанности заканчивались приблизительно часа въ 2 — 3, послѣ чего, по законамъ логики, въ редакціи должна была царить гробовая тишина. Но, какъ оказалось, „редакціонная“ дѣ
ятельность пріобрѣтала большую интенсивность въ помѣщеніи
„Термита“ по вечерамъ. Дѣло въ томъ, что, приходя утромъ въ редакцію, мы стали замѣчать въ ней б лые слѣды „вечернихъ занятій“— подъ диваномъ стояли пустыя коньячныя бутылки и валялись коробки отъ сардинокъ, помѣщеніе редакціи пропиты
валось какими-то особыми острыми духами du cocot, нашли даже разъ забытую женскую перчатку.
Оказалось, что г. Ииличко превращалъ помѣщеніе „Термита“ по вечерамъ въ капище Венеры, приглашая сюда дамъ полусвѣта— на своей семейной квартирѣ производить подобныя операціи было несовсѣмъ удобно.
Елисѣй Семеновичъ, скромно довольствовавшійся илатоничечѳской любовью поэтессы Чертоловской, въ одно прекрасное утро
сталъ громить испорченность современнаго Вавилона въ лицѣ его развратныхъ сыровъ а. Іа Ииличко.
Ииличко полѣзъ въ гору, и уязвленный въ своихъ супружескихъ отношеніяхъ сталъ доказывать, что помѣщеніе „Термита“ все равно даромъ пропадаетъ, „ибо редакцію не могутъ улучшить литературные сапожники“...
Такъ росли между нами смуты й раздоры.
Въ послѣдніе дни нашего славнаго царствованіи мы почти не разговаривали другъ съ другомъ.
Къ довершенію всѣхъ бѣдъ въ редакцію явился судебный приставъ и сталь описывать имущество редакціи—послѣднее ока
залось главнымъ образомъ къ великому огорченію г. пристава литературнаго характера. Дѣло въ томъ, что г. Зябликовъ не платилъ за, помѣщеніе уже полгода.
Когда мы на слѣдующій день явились въ редакцію, то были очень сухо встрѣчены незнакомымъ намъ господиномъ, которому
Понтій Понтіевичъ Зябликовъ продалъ право изданія „Термита“ за 50 цѣлковыхъ. Это былъ нашъ прощальный, кратковременный визитъ въ редакцію погибающаго журнала.
Мечтательный рыцарь.
Что же ты нашла у этого старика хорошаго?
— Пару пони и десятокъ выигрышныхъ билетовъ, которые оиъ подарилъ мнѣ.
— Не помнишь ли, кто настоялъ на аукціонѣ у С. И. Мамонтова?
— „Дама отъ Максима“. — Отъ какого Максима?
— Да отъ Максима Горькаго, —какая-то Босяцкая!
— Такъ почему же всѣ такъ возмущались,—вѣдь герои Горькаго теперь въ модѣ?!
Варваринскій.
сатели-столяры Буравины; въ русскихъ пропитанныхъ дегтемъ сапожищахъ вваливались въ редакцію и просили сейчасъ же прочесть ихъ творенія и дать отвѣтъ.
Барышни-поэтессы прожигали насъ съ Елисѣемъ Семеновиѣетъ огненными глазками и просили помѣстить пхъ стихотворе
нія въ „симпатичномъ Термитѣ“—мы не всегда были на высотѣ служенія литературѣ, иногда таяли, помѣщали глупѣйшія, вирши mademoiselle Чертоловской, забывая, что „служенье музъ не терпитъ суеты, прекрасное должно быть величаво“...
Вскорѣ въ придачу къ внѣшнимъ врагамъ среди насъ, главарей журнала, завелась смута и расколъ. Дѣло началось изъ вышеупомянутой поэтессы Чертоловской.
Мой добрый старенькій Елисѣй Семеновичъ, лично знакомый съ хорошенькой Чертоловской, былъ болѣе чѣмъ неравнодушенъ къ ея физическимъ прелестямъ, и поэтому всячески старался выдвинуть на страницахъ „Термита“ бездарную, но крайне плодовитую и жаждущую славы поэтессу.
Онъ усиленно помѣщалъ ея прозаическія творенія и каждый день передавалъ мнѣ полученныя имъ (она отдавала свои произведенія въ руки Елисѣя Семеновича при личномъ свиданіи) мно
гочисленныя стихотворенія Чертоловской, прося меня убѣдительно помѣстить. Вначалѣ я, не желая обижать Елисѣя Семеновича, помѣщалъ плоды ея музы въ неограниченномъ количествѣ, но потомъ, проникнувшись благороднымъ негодованіемъ къ риѳмоплет
ству, сталъ помѣщать изъ десяти ея стихотвореній одно, несмотря па протесты и увѣренія Елисѣя Семеновича, что межъ поэтессами человѣческими не родилось болѣе великой.
Елисѣй Семеновичъ былъ лично оскорбленъ—онъ объясняла) мое пристрастное отношеніе къ Чертоловской завистью къ ея таланту, Я возражалъ ему, что литература и флиртъ не имѣютъ ничего общаго. Тогда Елисѣй Семеновичъ, обозлившись, объяснилъ весьма прозаически, почему я усиленно печатаю переводы молодой вдовушки Вольдбергъ:—мое увлеченіе ея переводами съ французскаго, дѣйствительно, объяснялось въ значительной мѣрѣ античными формами молодой вдовы.
Такъ положенъ былъ первый камень раздора между корифеями „Термита“. Второй конфликъ возникъ между тѣмъ же Елисѣемъ Семеновичемъ и экспедиторомъ журнала Ииличко.
необузданнымъ жрецомъ, какъ мы раньше сказали, богини Киприды.
Надо замѣтить, что редакія „Термита“ занимала роскошное помѣщеніе изъ пяти большихъ комнатъ въ пассажѣ.
Ключъ отъ помѣщенія редакціи находился у ІІиличко. Наши редакціонныя обязанности заканчивались приблизительно часа въ 2 — 3, послѣ чего, по законамъ логики, въ редакціи должна была царить гробовая тишина. Но, какъ оказалось, „редакціонная“ дѣ
ятельность пріобрѣтала большую интенсивность въ помѣщеніи
„Термита“ по вечерамъ. Дѣло въ томъ, что, приходя утромъ въ редакцію, мы стали замѣчать въ ней б лые слѣды „вечернихъ занятій“— подъ диваномъ стояли пустыя коньячныя бутылки и валялись коробки отъ сардинокъ, помѣщеніе редакціи пропиты
валось какими-то особыми острыми духами du cocot, нашли даже разъ забытую женскую перчатку.
Оказалось, что г. Ииличко превращалъ помѣщеніе „Термита“ по вечерамъ въ капище Венеры, приглашая сюда дамъ полусвѣта— на своей семейной квартирѣ производить подобныя операціи было несовсѣмъ удобно.
Елисѣй Семеновичъ, скромно довольствовавшійся илатоничечѳской любовью поэтессы Чертоловской, въ одно прекрасное утро
сталъ громить испорченность современнаго Вавилона въ лицѣ его развратныхъ сыровъ а. Іа Ииличко.
Ииличко полѣзъ въ гору, и уязвленный въ своихъ супружескихъ отношеніяхъ сталъ доказывать, что помѣщеніе „Термита“ все равно даромъ пропадаетъ, „ибо редакцію не могутъ улучшить литературные сапожники“...
Такъ росли между нами смуты й раздоры.
Въ послѣдніе дни нашего славнаго царствованіи мы почти не разговаривали другъ съ другомъ.
Къ довершенію всѣхъ бѣдъ въ редакцію явился судебный приставъ и сталь описывать имущество редакціи—послѣднее ока
залось главнымъ образомъ къ великому огорченію г. пристава литературнаго характера. Дѣло въ томъ, что г. Зябликовъ не платилъ за, помѣщеніе уже полгода.
Когда мы на слѣдующій день явились въ редакцію, то были очень сухо встрѣчены незнакомымъ намъ господиномъ, которому
Понтій Понтіевичъ Зябликовъ продалъ право изданія „Термита“ за 50 цѣлковыхъ. Это былъ нашъ прощальный, кратковременный визитъ въ редакцію погибающаго журнала.
Мечтательный рыцарь.
Что же ты нашла у этого старика хорошаго?
— Пару пони и десятокъ выигрышныхъ билетовъ, которые оиъ подарилъ мнѣ.
Изъ разговоровъ.
— Не помнишь ли, кто настоялъ на аукціонѣ у С. И. Мамонтова?
— „Дама отъ Максима“. — Отъ какого Максима?
— Да отъ Максима Горькаго, —какая-то Босяцкая!
— Такъ почему же всѣ такъ возмущались,—вѣдь герои Горькаго теперь въ модѣ?!
Варваринскій.