не без вины и сами художники. Что, в самом деле, искусство, как таковое, дало со своей стороны в те годы, когда под влиянием революционного энтузиазма, мы гораздо шире тратили наши средства, нем это надо было, скажем, на устрой
ство больших празднеств? Лишь очень редко и очень немногие художники были мало-мальски на уровне эпохи. Ничего похожего на работы Госсека и Мегюля в области музыки. Давида — в области, так сказать, живописной режиссуры в празднованиях великой французской революции мы у нас не видели. Ничто не по
ощряло, стало быть, коммунистическую партию особенно поддерживать искус
ство. Так называемое правое искусство, по убедительности и простоте своей мо
жет быть и способное что-нибудь сказать массам, было глухо. Так называемое левое искусство отозвалось живо на рево
люцию, но имея в общем изломанный и заумный стиль выражения своих чувств, — осталось непонятым.
Я не остановлюсь больше ни на втором, ни на третьем поводе заблуждений тов. Сабанеева. Сказанного достаточно.
Возвращусь к первому. Не верно, что марксизм недооценивает искусства, если считать его надстройкой на экономическом фундаменте. На замечение Саба
неева о доме можно сказать, что дом есть не надстройка, а сама постройка. Но говоря о том, что культура является надстройкой над экономикой, Маркс вовсе не хотел этим сказать, что только эконо
мика есть вещь реально существующая, что только она для нас и важна. Наоборот, весь социализм есть борьба за уре
гулирование экономических отношений для творческого освобождения человека. Маркс в своей великолепной статье о Рикардо и Мальтусе говорит, что настоящим объективным критерием, по которо
му мы можем судить о прогрессивности любой теории или любого факта, являет
ся то: способствует ли она расширению мощи и многообразия человека. Как же не бросается в глаза тов. Сабанееву, что ведь рядом с искусством и наука являет
ся для Маркса надстройкой. Значит ли это, что Маркс обскурантски склонен был отрицать значение науки? Что ученые. обиженные Марксом, могут прекратить делать изобретения, или разраба
тывать свои проблемы? А разве научный социализм не есть наука? Разве научный
социализм не есть надстройка? Разве тов. Сабанеев не знает, что по Марксу и политика есть надстройка над экономи
кой вместе со всеми относящимися сюда революциями? Что же, Маркс отрицал важность революции, и революционер может сказать: «Так как Маркс револю
ционную романтику отринул, революцию считает надстройкой над экономикой, то я и заниматься такими пустяками не желаю»? Бросается в глаза полное и, да простит мне тов. Сабанеев, обывательское смешение научно-аналитического положения и оценки.
Я не думаю, чтобы кто-либо из марксистов, сколько-нибудь серьезно зани
мавшихся искусством, стал бы возражать против тех основных положений о его роли, которые, в данном случае объективно и строго придерживаясь марксизма, установил Богданов. Для нас, марксистов, ясно, что искусство есть организующая сила, организующая сила опре
деленных классов и общественных групп. Социально поэтому его огром
ная роль заключается именно в том, что оно приводит в единую систе
му весь эмоциональный мир данной группы и, конечно, марксист великолеп
но понимает, что такое искусство страшно важно и для пролетариата. Другой вопрос, не отступает ли временно эта задача на задний план, скажем, перед военной и хозяйственной организацией пролетариата?
Как правильно говорит тов. Сабанеев, всякое искусство есть агитация. Великое искусство есть мощная агитация. Великое искусство, выражающее великие революционные силы, есть мощная рево
люционная агитация. И никто никогда, значения его не отвергал, ни один коммунист.
Но не отвергает ли марксизм романтику? Не отвергла ли романтику наша революция? Что разумеет тов. Сабанеев под романтикой? Романтика романтике рознь. Есть романтика падающих классов, сильнейшим образом замешанная мистикой, скорбью, доходящей до черного пессимизма, нездоровой фантасти
кой. Конечно, пролетарская революция, у которой все впереди, никак не может эту романтику одобрить, ибо эта роман
тика есть художественное отражение классового распада, той или другой общественной группы. Но есть другая ро
мантика, которую немцы называли «Sturm und Drang», романтика бури и натиска. Это есть романтика поднимающихся классов. Когда класс еще не является в полной мере господином мира, но уст
ремляется к этому, то естественно, что искусства спокойного, выдержанного, с формой, уравновешенной по отношению к содержанию, быть у него не может. Наоборот, оно так сказать стремится об
нять еще необъятное для него, оно все— порыв вперед! Форма его неустойчива, часто шероховата и недостаточна, но в ней бьется огромная страсть. Искусство революционного пролетариата не может не быть таким, и можно уже привести и у нас, и на Западе примеры художе
ственных произведений, написанных частью пролетариями, частью их предтечами (вроде Верхарна. например), которые полны именно этой романтики.
Что такое революционный энтузиазм? Разве это не романтика? Или тов. Сабанеев скажет мне, что время революцион
ного энтузиазма прошло и нас теперь зовут прозаически «торговать»? Но по
чему же, господа музыканты, во-первых, проморгали всю романтику героической
борьбы красной армии, всю романтику бури и натиска, в течение четырех лет поддерживавшей изолированную Россию? А во-вторых, пусть мне поверит
тов. Сабанеев, что внутреннего энтузиазма для того, чтобы прозаически торго
вать во имя грядущего коммунизма надо больше, чем для того, чтобы защищать границы. От коммуниста именно требует
ся, чтобы он принес наивысшую личную жертву, ушел бы в насущную, настоя
щую. повседневную будничную прозу ради строительства; но он сможет это сделать с тем напряжением самоучения, к которому призвал нас наш вождь, с той чистотой внутренних побуждений, с тем напором энергии, которая требуется
лишь в том случае, если внутри его горит революционный энтузиазм. И может быть искусство гораздо важнее для нас сейчас, чем тогда. Любой марш, сыгран
ный на медных трубах, любое красное знамя является уже достаточно художественным стимулом для того, чтобы лю
ди бросились в бой, умирать, а вот для того, чтобы, торгуя и торгуясь, не терять живую коммунистическую душу, для этого нужно действительно питать ее от времени до време
ни произведениями коллективной эмоции, высокой идеальной настроенности класса. Не даром Маркс так презритель
но относился к торгашеской этике Бентама, не даром он с таким омерзением отталкивал положение о том, что человек — эгоист. Он знал прекрасно, что клас
совый интерес одной стороны выдвигает гениев, а с другой стороны является силой, несущей победу человечности в природе. Да, внешность марксистской революции и революционера марксиста суро
ва и серьезна. Но в этом их величие. И
неужели музыка может понять только внешнюю позу, фразу, а вникнуть в нед
ра самой революционной стихии, какую когда-либо видел мир, — не может?
Нечего обращать внимания на то, что так называемые производственники в искусстве ничего не понимают ни относительно организующей силы искусства, ни относительно его коллективно-психо
логической выразительности, которые так великолепно подмечал Маркс по отноше
нию к Гете и Гейне, ни его острого, почти научного прозрения в вещи, которое Маркс так любил в Бальзаке и Шекспире, ни его выпрямляющей человека здоровой внутренней силы, которая застави
ла Маркса говорить, что только «идиот не понимает, какую роль сыграет антич
ная культура в строительстве будущей культуры пролетариата». Это ничего не значит. Нельзя принимать разные водовороты на поверхности потока — за характерное для него.
Поэтому теория тов. Сабанеева совершенно не стоит на ногах. На самом деле марксизм отводит искусству, как таково
му, огромную роль, и я беру на себя смелость утверждать, что если бы художники в наше трудное время смогли дей
ствительно создать нечто революционно
великое и притом понятное массам, то даже наше нынешнее государство, ни
щее и не очень-то художественное, пошло
бы навстречу. К сожалению, однако, мы имеем перед собой довольно хорошо со
ство больших празднеств? Лишь очень редко и очень немногие художники были мало-мальски на уровне эпохи. Ничего похожего на работы Госсека и Мегюля в области музыки. Давида — в области, так сказать, живописной режиссуры в празднованиях великой французской революции мы у нас не видели. Ничто не по
ощряло, стало быть, коммунистическую партию особенно поддерживать искус
ство. Так называемое правое искусство, по убедительности и простоте своей мо
жет быть и способное что-нибудь сказать массам, было глухо. Так называемое левое искусство отозвалось живо на рево
люцию, но имея в общем изломанный и заумный стиль выражения своих чувств, — осталось непонятым.
Я не остановлюсь больше ни на втором, ни на третьем поводе заблуждений тов. Сабанеева. Сказанного достаточно.
Возвращусь к первому. Не верно, что марксизм недооценивает искусства, если считать его надстройкой на экономическом фундаменте. На замечение Саба
неева о доме можно сказать, что дом есть не надстройка, а сама постройка. Но говоря о том, что культура является надстройкой над экономикой, Маркс вовсе не хотел этим сказать, что только эконо
мика есть вещь реально существующая, что только она для нас и важна. Наоборот, весь социализм есть борьба за уре
гулирование экономических отношений для творческого освобождения человека. Маркс в своей великолепной статье о Рикардо и Мальтусе говорит, что настоящим объективным критерием, по которо
му мы можем судить о прогрессивности любой теории или любого факта, являет
ся то: способствует ли она расширению мощи и многообразия человека. Как же не бросается в глаза тов. Сабанееву, что ведь рядом с искусством и наука являет
ся для Маркса надстройкой. Значит ли это, что Маркс обскурантски склонен был отрицать значение науки? Что ученые. обиженные Марксом, могут прекратить делать изобретения, или разраба
тывать свои проблемы? А разве научный социализм не есть наука? Разве научный
социализм не есть надстройка? Разве тов. Сабанеев не знает, что по Марксу и политика есть надстройка над экономи
кой вместе со всеми относящимися сюда революциями? Что же, Маркс отрицал важность революции, и революционер может сказать: «Так как Маркс револю
ционную романтику отринул, революцию считает надстройкой над экономикой, то я и заниматься такими пустяками не желаю»? Бросается в глаза полное и, да простит мне тов. Сабанеев, обывательское смешение научно-аналитического положения и оценки.
Я не думаю, чтобы кто-либо из марксистов, сколько-нибудь серьезно зани
мавшихся искусством, стал бы возражать против тех основных положений о его роли, которые, в данном случае объективно и строго придерживаясь марксизма, установил Богданов. Для нас, марксистов, ясно, что искусство есть организующая сила, организующая сила опре
деленных классов и общественных групп. Социально поэтому его огром
ная роль заключается именно в том, что оно приводит в единую систе
му весь эмоциональный мир данной группы и, конечно, марксист великолеп
но понимает, что такое искусство страшно важно и для пролетариата. Другой вопрос, не отступает ли временно эта задача на задний план, скажем, перед военной и хозяйственной организацией пролетариата?
Как правильно говорит тов. Сабанеев, всякое искусство есть агитация. Великое искусство есть мощная агитация. Великое искусство, выражающее великие революционные силы, есть мощная рево
люционная агитация. И никто никогда, значения его не отвергал, ни один коммунист.
Но не отвергает ли марксизм романтику? Не отвергла ли романтику наша революция? Что разумеет тов. Сабанеев под романтикой? Романтика романтике рознь. Есть романтика падающих классов, сильнейшим образом замешанная мистикой, скорбью, доходящей до черного пессимизма, нездоровой фантасти
кой. Конечно, пролетарская революция, у которой все впереди, никак не может эту романтику одобрить, ибо эта роман
тика есть художественное отражение классового распада, той или другой общественной группы. Но есть другая ро
мантика, которую немцы называли «Sturm und Drang», романтика бури и натиска. Это есть романтика поднимающихся классов. Когда класс еще не является в полной мере господином мира, но уст
ремляется к этому, то естественно, что искусства спокойного, выдержанного, с формой, уравновешенной по отношению к содержанию, быть у него не может. Наоборот, оно так сказать стремится об
нять еще необъятное для него, оно все— порыв вперед! Форма его неустойчива, часто шероховата и недостаточна, но в ней бьется огромная страсть. Искусство революционного пролетариата не может не быть таким, и можно уже привести и у нас, и на Западе примеры художе
ственных произведений, написанных частью пролетариями, частью их предтечами (вроде Верхарна. например), которые полны именно этой романтики.
Что такое революционный энтузиазм? Разве это не романтика? Или тов. Сабанеев скажет мне, что время революцион
ного энтузиазма прошло и нас теперь зовут прозаически «торговать»? Но по
чему же, господа музыканты, во-первых, проморгали всю романтику героической
борьбы красной армии, всю романтику бури и натиска, в течение четырех лет поддерживавшей изолированную Россию? А во-вторых, пусть мне поверит
тов. Сабанеев, что внутреннего энтузиазма для того, чтобы прозаически торго
вать во имя грядущего коммунизма надо больше, чем для того, чтобы защищать границы. От коммуниста именно требует
ся, чтобы он принес наивысшую личную жертву, ушел бы в насущную, настоя
щую. повседневную будничную прозу ради строительства; но он сможет это сделать с тем напряжением самоучения, к которому призвал нас наш вождь, с той чистотой внутренних побуждений, с тем напором энергии, которая требуется
лишь в том случае, если внутри его горит революционный энтузиазм. И может быть искусство гораздо важнее для нас сейчас, чем тогда. Любой марш, сыгран
ный на медных трубах, любое красное знамя является уже достаточно художественным стимулом для того, чтобы лю
ди бросились в бой, умирать, а вот для того, чтобы, торгуя и торгуясь, не терять живую коммунистическую душу, для этого нужно действительно питать ее от времени до време
ни произведениями коллективной эмоции, высокой идеальной настроенности класса. Не даром Маркс так презритель
но относился к торгашеской этике Бентама, не даром он с таким омерзением отталкивал положение о том, что человек — эгоист. Он знал прекрасно, что клас
совый интерес одной стороны выдвигает гениев, а с другой стороны является силой, несущей победу человечности в природе. Да, внешность марксистской революции и революционера марксиста суро
ва и серьезна. Но в этом их величие. И
неужели музыка может понять только внешнюю позу, фразу, а вникнуть в нед
ра самой революционной стихии, какую когда-либо видел мир, — не может?
Нечего обращать внимания на то, что так называемые производственники в искусстве ничего не понимают ни относительно организующей силы искусства, ни относительно его коллективно-психо
логической выразительности, которые так великолепно подмечал Маркс по отноше
нию к Гете и Гейне, ни его острого, почти научного прозрения в вещи, которое Маркс так любил в Бальзаке и Шекспире, ни его выпрямляющей человека здоровой внутренней силы, которая застави
ла Маркса говорить, что только «идиот не понимает, какую роль сыграет антич
ная культура в строительстве будущей культуры пролетариата». Это ничего не значит. Нельзя принимать разные водовороты на поверхности потока — за характерное для него.
Поэтому теория тов. Сабанеева совершенно не стоит на ногах. На самом деле марксизм отводит искусству, как таково
му, огромную роль, и я беру на себя смелость утверждать, что если бы художники в наше трудное время смогли дей
ствительно создать нечто революционно
великое и притом понятное массам, то даже наше нынешнее государство, ни
щее и не очень-то художественное, пошло
бы навстречу. К сожалению, однако, мы имеем перед собой довольно хорошо со