Ф. И. Гущинъ. ,Этюды по вопросамъ вокальнаго искусства‘ (посмертное изданіе). Кіевъ. 1913. Ц. 2 р.
Имя Федора Ильича Гущина прошло незамѣченнымъ въ хроникҍ театральной педагогики. Нѣсколько насмѣшливыхъ отзывовъ въ газе
тахъ о томъ, что онъ заставлялъ учениковъ Императорскихъ Драматическихъ Курсовъ го
ворить ,изъ живота , и восторженные, можно сказать, благоговѣйные отзывы нѣсколькихъ бывшихъ учениковъ его или людей, близко его знавшихъ, о его преданности искусству, о самоотверженности его воспитательныхъ стремленій, объ идеалистичности этой исключи
тельной природы... Но онъ ,не весь умеръ . Передъ нами книга, въ которой живетъ, — и съ рѣдкой прелестью правды и искренности,— живетъ духъ художника и человѣка. ,Этюды по вопросамъ вокальнаго искусства , конечно, заинтересуютъ всякаго, кто занимается техни
ческими вопросами пѣнія, читки, дыханія; но гораздо интереснѣе эта небольшая книжка въ той ея части, которая является выраженіемъ обще-эстетическихъ взглядовъ автора; здѣсь она, можно сказать, знаменательна, по той связи, которую она устанавливаетъ, и ни на минуту не покидаетъ, между цѣлью всякаго исполнительнаго искусства,—выраженіемъ ду
шевнаго движенія, и средствомъ этого выраженія, — человѣческимъ тѣломъ. Воспитаніе тѣлесныхъ средствъ выраженія, установленіе тѣхъ ,ф о р м ъ‘, въ которыхъ выражается с у щ н о с т ь, вотъ его лозунгъ; необходимость научной обоснованности въ распредѣленіи и пользованіи природными средствами голоса и тѣлодвиженія, — вотъ его художественно-воспитательный принципъ. Не могу охарактеризовать все, что изложено въ этой удивитель
ной, хотя и нѣсколько безпорядочной, не столько написанной, сколько набросанной книгѣ (но вѣдь она — посмертная), — не могу охарактеризовать всю эстетическую филосо
фію, изъ этой книги выдѣляющуюся, иначе какъ — безсознательное Дельсартіанство. Судите сами.
,Прекрасное можно опредѣлить слѣдующимъ образомъ: это есть воспріятіе или дѣйствіе, возбуждающее въ насъ жизнь въ трехъ ея
формахъ сразу (чувство, умъ и волю) и вызывающее удовольствіе, въ силу быстраго сознанія этой общей возбужденности‘. Мы прикасаемся къ самому корню Дельсартовскаго тройного дѣленія, и изъ этого корня растетъ тождественное древо теоріи и практики вырази
тельности человѣческихъ органовъ. ,ВѢдь это дѣло требуетъ науки, науки при томъ глубокой, которая могла бы снабдить артиста знаніями, открывающими тайны природы, дала бы ему возможность овладѣть тѣми формами, облекаясь въ которыя, естественное дарованіе человѣка достигаетъ высоты‘. Понятно отсюда—требо
ваніе школы. А въ чемъ задача школы? Опять можно подумать, говоритъ Дельсартъ. ,Въ принципахъ шкоды должно быть заложено стремленіе раскрыть природу . ,Допустима ли такая шкода, которая идетъ вразрѣзъ тому, что имѣла въ виду природа? Школа не есть манера, а есть наука . Въ другомъ мѣстѣ: ,Мы черпаемъ отъ натуры законы, которые служатъ фундаментомъ для искусства, улавли
ваемъ тѣ общія основанія для него, которыя утвердили бы истину въ искусствѣ‘.
Изъ этого обоснованія выразительности искусства на законахъ природы естественно вы
текаетъ разработка и воспитаніе природнаго органа выразительности,—тѣла человѣческаго. Какъ пріятно убѣжденному Далькрозисту чи
тать слова вродѣ слѣдующихъ: ,Передавая утонченность нашего духовнаго міра, мы должны имѣть такимъ же утонченнымъ и проводникъ, то есть тѣло, иначе мы будемъ лишены воз
можности чувствовать высшую область, въ которую должны войти, съ которой должны слиться. Реализуя нашимъ тѣломъ интеллекту
альный и эстетическій міръ, мы должны не только ,понимать , но и физически ощутить его, тогда только дѣятельность наша будетъ сознательна . Въ этихъ немногихъ словахъ ис
ходная точка и краеугольный камень Геллераускаго учителя.
Говоря о пріемахъ художественной педагогики, онъ возстаетъ противъ обученія подража
ніемъ и настаиваетъ на обученіи воспроизведенію, а для этого, говоритъ онъ, .не
обходимо сосредоточить нашу дѣятельность не надъ тѣмъ, что надо дѣлать, а надъ тѣмъ
Имя Федора Ильича Гущина прошло незамѣченнымъ въ хроникҍ театральной педагогики. Нѣсколько насмѣшливыхъ отзывовъ въ газе
тахъ о томъ, что онъ заставлялъ учениковъ Императорскихъ Драматическихъ Курсовъ го
ворить ,изъ живота , и восторженные, можно сказать, благоговѣйные отзывы нѣсколькихъ бывшихъ учениковъ его или людей, близко его знавшихъ, о его преданности искусству, о самоотверженности его воспитательныхъ стремленій, объ идеалистичности этой исключи
тельной природы... Но онъ ,не весь умеръ . Передъ нами книга, въ которой живетъ, — и съ рѣдкой прелестью правды и искренности,— живетъ духъ художника и человѣка. ,Этюды по вопросамъ вокальнаго искусства , конечно, заинтересуютъ всякаго, кто занимается техни
ческими вопросами пѣнія, читки, дыханія; но гораздо интереснѣе эта небольшая книжка въ той ея части, которая является выраженіемъ обще-эстетическихъ взглядовъ автора; здѣсь она, можно сказать, знаменательна, по той связи, которую она устанавливаетъ, и ни на минуту не покидаетъ, между цѣлью всякаго исполнительнаго искусства,—выраженіемъ ду
шевнаго движенія, и средствомъ этого выраженія, — человѣческимъ тѣломъ. Воспитаніе тѣлесныхъ средствъ выраженія, установленіе тѣхъ ,ф о р м ъ‘, въ которыхъ выражается с у щ н о с т ь, вотъ его лозунгъ; необходимость научной обоснованности въ распредѣленіи и пользованіи природными средствами голоса и тѣлодвиженія, — вотъ его художественно-воспитательный принципъ. Не могу охарактеризовать все, что изложено въ этой удивитель
ной, хотя и нѣсколько безпорядочной, не столько написанной, сколько набросанной книгѣ (но вѣдь она — посмертная), — не могу охарактеризовать всю эстетическую филосо
фію, изъ этой книги выдѣляющуюся, иначе какъ — безсознательное Дельсартіанство. Судите сами.
,Прекрасное можно опредѣлить слѣдующимъ образомъ: это есть воспріятіе или дѣйствіе, возбуждающее въ насъ жизнь въ трехъ ея
формахъ сразу (чувство, умъ и волю) и вызывающее удовольствіе, въ силу быстраго сознанія этой общей возбужденности‘. Мы прикасаемся къ самому корню Дельсартовскаго тройного дѣленія, и изъ этого корня растетъ тождественное древо теоріи и практики вырази
тельности человѣческихъ органовъ. ,ВѢдь это дѣло требуетъ науки, науки при томъ глубокой, которая могла бы снабдить артиста знаніями, открывающими тайны природы, дала бы ему возможность овладѣть тѣми формами, облекаясь въ которыя, естественное дарованіе человѣка достигаетъ высоты‘. Понятно отсюда—требо
ваніе школы. А въ чемъ задача школы? Опять можно подумать, говоритъ Дельсартъ. ,Въ принципахъ шкоды должно быть заложено стремленіе раскрыть природу . ,Допустима ли такая шкода, которая идетъ вразрѣзъ тому, что имѣла въ виду природа? Школа не есть манера, а есть наука . Въ другомъ мѣстѣ: ,Мы черпаемъ отъ натуры законы, которые служатъ фундаментомъ для искусства, улавли
ваемъ тѣ общія основанія для него, которыя утвердили бы истину въ искусствѣ‘.
Изъ этого обоснованія выразительности искусства на законахъ природы естественно вы
текаетъ разработка и воспитаніе природнаго органа выразительности,—тѣла человѣческаго. Какъ пріятно убѣжденному Далькрозисту чи
тать слова вродѣ слѣдующихъ: ,Передавая утонченность нашего духовнаго міра, мы должны имѣть такимъ же утонченнымъ и проводникъ, то есть тѣло, иначе мы будемъ лишены воз
можности чувствовать высшую область, въ которую должны войти, съ которой должны слиться. Реализуя нашимъ тѣломъ интеллекту
альный и эстетическій міръ, мы должны не только ,понимать , но и физически ощутить его, тогда только дѣятельность наша будетъ сознательна . Въ этихъ немногихъ словахъ ис
ходная точка и краеугольный камень Геллераускаго учителя.
Говоря о пріемахъ художественной педагогики, онъ возстаетъ противъ обученія подража
ніемъ и настаиваетъ на обученіи воспроизведенію, а для этого, говоритъ онъ, .не
обходимо сосредоточить нашу дѣятельность не надъ тѣмъ, что надо дѣлать, а надъ тѣмъ