оно выросло. Оріентализмъ выявился въ романтикахъ, хотя его элементы, какъ и элементы самаго романтизма, были уже налицо въ XVIII вѣкѣ. Завоеватель,
пилигримъ, искатель приключеній, начинаетъ со временъ Байрона превращаться въ туриста, любопытствующаго и снисходительнаго наблюдателя, колекціонера любовныхъ эпизодовъ и пряныхъ рѣдкостей. Романтики (увы!) были едва не пер
выми туристами Востока, Ѣздившими на осмотръ его достопримѣчательностей... Въ развитіи оріентализма живопись и литература идутъ паралельно, почти сливаясь: поэты для изображенія Востока становятся живописцами, живописцы—литераторами.
Все говоритъ о томъ, что органическая связь искусства съ Востокомъ порвалась. Вмѣсто того, чтобы постигать методы восточнаго творчества, они видятъ только розсыпи живописныхъ сюжетовъ и темъ. Делакруа, Деканъ, Фромантенъ примѣ
няютъ свое чисто-западное мастерство къ выписыванію патетическихъ пейзажей и natures mortes Востока; музей оружія и костюмовъ, надѣтыхъ на болѣе или менѣе искусно скомбинованныхъ манекеновъ, а иногда натурщиковъ,—въ этомъ весь ихъ оріентализмъ. Живописцы эти стоятъ на разныхъ ступеняхъ европейскаго мастерства, но ихъ отношеніе къ Востоку различествуетъ мало. Они могутъ давать хорошіе, иногда даже геніальные ,куски живописи‘, но въ нихъ нѣтъ корней, пьющихъ отъ живыхъ водъ своей прародины.
Въ этомъ—смыслъ врожденнаго безсилія оріентализма; онъ никогда не былъ живой струей, онъ явился симптомомъ омертвѣнія.
2. Культура Ислама
ормы жизни мусульманскаго Востока были во всѣ времена неотразимо привлекательны для Европейца, можетъ быть потому, что извѣстныя стороны куль
туры Ислама оставались для него всегда непостижимы и ирраціональны. Первое, что недоступно Европейцу—это обаяніе и сила Корана. Шопенгауеръ говорилъ: ,Это скверная книга: я дважды прочелъ ее и не нашелъ въ ней ни одной цѣнной мысли‘. Вотъ слова, характерныя для европейскаго духа.
Явно, что красота Корана, одухотворившая Востокъ,—не въ мысли, а въ нѣкоей внутренней волѣ, его одухотворяющей и находящей себѣ выраженіе въ особыхъ музыкальныхъ ритмахъ, дѣйствующихъ неотразимо на строй восточной души и скользящихъ, не захватывая, по душѣ Европейца. Въ этомъ сказывается ирраціональность мусульманскаго Востока и европейскаго Запада.
Творчество европейца распространяется на два міра: міръ физическій (т. е. вещество и его соотношенія, механика, научное изслѣдованіе) и міръ духа (т. е. область идей и сочетанія ихъ: гражданственность, философія, теологія). Оба эти міра находятся всегда въ состояніи неустойчиваго равновѣсія, борьбы и про
тиворѣчія. Несовмѣстимость и непримиримость ихъ рождаетъ ту лихорадку дѢй
пилигримъ, искатель приключеній, начинаетъ со временъ Байрона превращаться въ туриста, любопытствующаго и снисходительнаго наблюдателя, колекціонера любовныхъ эпизодовъ и пряныхъ рѣдкостей. Романтики (увы!) были едва не пер
выми туристами Востока, Ѣздившими на осмотръ его достопримѣчательностей... Въ развитіи оріентализма живопись и литература идутъ паралельно, почти сливаясь: поэты для изображенія Востока становятся живописцами, живописцы—литераторами.
Все говоритъ о томъ, что органическая связь искусства съ Востокомъ порвалась. Вмѣсто того, чтобы постигать методы восточнаго творчества, они видятъ только розсыпи живописныхъ сюжетовъ и темъ. Делакруа, Деканъ, Фромантенъ примѣ
няютъ свое чисто-западное мастерство къ выписыванію патетическихъ пейзажей и natures mortes Востока; музей оружія и костюмовъ, надѣтыхъ на болѣе или менѣе искусно скомбинованныхъ манекеновъ, а иногда натурщиковъ,—въ этомъ весь ихъ оріентализмъ. Живописцы эти стоятъ на разныхъ ступеняхъ европейскаго мастерства, но ихъ отношеніе къ Востоку различествуетъ мало. Они могутъ давать хорошіе, иногда даже геніальные ,куски живописи‘, но въ нихъ нѣтъ корней, пьющихъ отъ живыхъ водъ своей прародины.
Въ этомъ—смыслъ врожденнаго безсилія оріентализма; онъ никогда не былъ живой струей, онъ явился симптомомъ омертвѣнія.
2. Культура Ислама
Ф
ормы жизни мусульманскаго Востока были во всѣ времена неотразимо привлекательны для Европейца, можетъ быть потому, что извѣстныя стороны куль
туры Ислама оставались для него всегда непостижимы и ирраціональны. Первое, что недоступно Европейцу—это обаяніе и сила Корана. Шопенгауеръ говорилъ: ,Это скверная книга: я дважды прочелъ ее и не нашелъ въ ней ни одной цѣнной мысли‘. Вотъ слова, характерныя для европейскаго духа.
Явно, что красота Корана, одухотворившая Востокъ,—не въ мысли, а въ нѣкоей внутренней волѣ, его одухотворяющей и находящей себѣ выраженіе въ особыхъ музыкальныхъ ритмахъ, дѣйствующихъ неотразимо на строй восточной души и скользящихъ, не захватывая, по душѣ Европейца. Въ этомъ сказывается ирраціональность мусульманскаго Востока и европейскаго Запада.
Творчество европейца распространяется на два міра: міръ физическій (т. е. вещество и его соотношенія, механика, научное изслѣдованіе) и міръ духа (т. е. область идей и сочетанія ихъ: гражданственность, философія, теологія). Оба эти міра находятся всегда въ состояніи неустойчиваго равновѣсія, борьбы и про
тиворѣчія. Несовмѣстимость и непримиримость ихъ рождаетъ ту лихорадку дѢй