,Тысячи и одной ночи‘. Это значитъ, что въ немъ онъ перестаетъ сознавать то адское пламя, которое каждый Европеецъ отъ рожденія носитъ въ себѣ. Онъ чув
ствуетъ въ немъ утерянную имъ цѣльность, хотя и не сознаетъ ея и, сознавши, не пожелаетъ отдать за свою крылатую противорѣчивость...
Обладая творчествомъ только въ области чувства, Востокъ знаетъ полное сліяніе искусства и жизни. Тамъ нѣтъ патетическихъ взлетовъ въ небо отдѣльныхъ инди
видуальностей, но весь строй бытія залитъ прозрачной влагой красоты, неотдѣлимой отъ религіознаго и общественнаго чувства.
Эта размѣренность жизни, построенной на гармоніяхъ чувственности, непонятна логическому сознанію Европейца, который смотритъ на нее сверху внизъ, но она узывно и таинственно говоритъ безсознательнымъ областямъ его души.
Разницу между искусствомъ Востока и Запада я почувствовалъ осязательно, когда однажды разсматривалъ одинъ изъ пересохшихъ фонтановъ Бахчисарайскаго дворца. Это не былъ знаменитый ,Фонтанъ Слезъ‘, но одинъ изъ похожихъ на него, въ глубинѣ сада, около квадратнаго басейна для купанія, завитаго сверху винограднымъ трельяжемъ...
Меня заинтересовало прослѣдить путь, который совершала тоненькая струйка воды, просачивавшаяся сверху большой мраморной плиты, поставленной стоймя; она должна была капать изъ средняго вмѣстилища, похожаго на ласточкино гнѣздо, на двѣ стороны—въ такіе же меньшаго размѣра мраморныя гнѣзда и изъ нихъ сливаться снова въ одно серединное, находящееся ниже. И такъ до пяти разъ, пока не попадала внизу въ басейнъ пошире...
Я провелъ рукой по его дну, и пальцы почувствовали то, чего не могъ примѣтить глазъ: мраморъ былъ слегка обточенъ и образовывалъ какъ бы одинъ обо
ротъ плоской спирали, — струйка воды здѣсь становилась совсѣмъ плоской и широкой, какъ лепестокъ расплющеннаго золота, и покрывала мраморъ тончай
шимъ текучимъ слоемъ, дробившимъ лучи солнца. Отсюда она попадала на длин

ный мраморный желобъ, похожій на масивную деку музыкальнаго инструмента...

Здѣсь ея путь шелъ по небольшимъ и частымъ волнообразнымъ ступенькамъ, такъ что она переливалась, дышала и пѣла, подобно струнѣ, пока не попадала въ басейнъ, гдѣ отражались темно-смарагдные зубцы виноградныхъ листьевъ, просвѣченные бирюзою неба.
Такимъ образомъ, каждая капля, прежде чѣмъ кануть въ эту зеленую воду, отдавала тишинѣ сада всю свою свѣжесть, всю свою звучность, весь вкусъ и ароматъ! И когда я припомнилъ многосаженныя ракеты и тяжкіе водопады Версальскихъ водъ и Римскихъ фонтановъ, то мнѣ стало понятно безнадежное ,варварство‘ евро
пейскаго искусства, играющаго массами и количествомъ, сравнительно съ этою строгою сдержанностью въ средствахъ и щедростью въ достиженіяхъ нужнаго эфекта.