новое зданіе оказывается, одновременно, устойчивымъ и закопчепнымъ, а поэтому и его строепіе, его инстинк
ты и способности заранѣе уже намѣчаютъ тотъ кругъ, въ которомъ бу
детъ двигаться его мысль и его дѣятельность. Около Франціи и другія націи, однѣ болѣе раннія, другія запоздалыя, претерпѣваютъ такія же превращенія, и переходятъ отъ феодальнаго строя къ современному, но всѣ выполняюсь это съ гораздо боль
шими предосторожностями, а нѣкбторыя и съ гораздо большимъ успѣхомъ. Переходъ этотъ совершается вездѣ и почти одновременно. Но и подъ этою новою формою, какъ и подъ старою, слабый всегда становится добычей сильнаго. Горе тѣмъ, которые медлен
нѣв развиваются и, такимъ образомъ, подпадаютъ подъ власть сосѣда, уже сбросившаго свою оболочку куколки, и выступившаго во всеоруясіи! Но горе и тому, чья слишкомъ рѣзкая и слишкомъ быстрая эволюція плохо уравновѣсилавнутреннюю экономію и кто, вслѣдствіе чрезмѣрпаго развитія своего правнтельственпаго аппарата, вслѣдствіе измѣненія глубокихъ органовъ и постепеннаго обѣднѣнія своей жизненной сущности, осужденъ на необдуманные поступки, на слабость и безсиліе, окруженный лучше уравцовѣшенными и болѣе здоровыми со
сѣдями! Въ организации, которую сама себѣ устроила Франція въ началѣ этого вѣка, всѣ общія черты ея современной исторіи были намѣчены уже заранѣе. Мы находимъ въ ней политическія революціи, соціальныя утопіи, классовыя раздѣленія, роль церкви, образъ дѣйствій дворянства, буржуазии, народа, развитіе, направленіе или уклоненіе философіи, литера
туры, искусства. Вотъ почему, когда мы стараемся понять наше теперешнее положеніе, то всегда обращаемъ свои •взоры къ тому ужасному, но плодотворному кризису, посредствомъ котораго старый режимъ произвелъ революцію, а революція, въ свою очередь, породила новый режимъ.
Старый режимъ, революція и новый режимъ—это три состоянія, которыя я попытаюсь съ точностью изобразить здѣсь. Я осмѣливаюсь говорить при этомъ, что не преслѣдую никакихъ другихъ цѣлей—вѣдь можно же поз
волить историку дѣйствовать такъ, какъ дѣйствуетъ натуралистъ! Я раз
сматривалъ свой предметъ, какъ натуралистъ разсматриваетъ насѣкомое, претерпѣвающее превращеніе. При
томъ же это событіе само по себѣ такъ интересно, что стоитъ потрудиться изучить его для него самого и даже нѣтъ нужды стараться при этомъ объ исключеніи всякихъ заднихъ мыслей;
онѣ исчезаютъ сами. Освобожденная отъ предвзятыхъ взглядовъ любозна
тельность становится научной и цѣликомъ переносится на тѣ внутреннія силы, благодаря которымъ соверши
лась эта изумительная операція. Эти силы слѣдующія: положеніе, страсти, идеи, воля каждой отдѣльной на
родной группы, и мы можемъ не только различить ихъ, но почти измѣрить. Онѣ передъ нашими глазами; намъ
нѣтъ надобности прибѣгать къ предположеніямъ, къ сомнительнымъ догадкамъ, къ неопредѣленнымъ указаніямъ. По особенному счастью, мы можемъ тутъ наблюдать самихъ людей, какъ съ внѣшней, такъ и съ вну
тренней стороны. Французы стараго режима еще находятся передъ нашими глазами, каждый изъ насъ, въ мо
лодости, могъ быть знакомъ съ нѣкоторыми изъ этихъ пережитковъ исчезнувшаго міра. Многіе изъ ихъ прежнихъ дворцовъ еще продолжаютъ стоять передъ нами въ полной неприкосно
венности, со всею своею обстановкою и мебелью. Посредствомъ же картинъ и эстамповъ того времени, мы можемъ прослѣдить ихъ домашнюю жизнь, вндѣть ихъ одѣянія, ихъ позы и жесты, а посредствомъ ихъ литературы, философіи, газетъ и переписки, мы мо
жемъ возстановить ихъ мышленіе и и даже ихъ интимную бесѣду. Безчисленное множество мемуаровъ, вышедшихъ за послѣдніе тридцать лѣтъ изъ разныхъ общественныхъ и частныхъ архивовъ, водятъ насъ изъ одно
го салона въ другой, какъ будто мы сами получили въ нихъ доступъ. Письма и дневники иностранныхъ путешественниковъ дополняютъ и контролируютъ, посредствомъ отдѣльпыхъ независимыхъ изображеній, тѣ портреты, которые общество само ри
суетъ съ самого себя. Это общество все разсказало о самомъ себе, за исключеніемъ лишь того, что ему Ка
залось слишкомъ обыденнымъ и извѣстнымъ всѣмъ современникамъ, или же того, что оно считало техническими подробностями, скучными и ме
ты и способности заранѣе уже намѣчаютъ тотъ кругъ, въ которомъ бу
детъ двигаться его мысль и его дѣятельность. Около Франціи и другія націи, однѣ болѣе раннія, другія запоздалыя, претерпѣваютъ такія же превращенія, и переходятъ отъ феодальнаго строя къ современному, но всѣ выполняюсь это съ гораздо боль
шими предосторожностями, а нѣкбторыя и съ гораздо большимъ успѣхомъ. Переходъ этотъ совершается вездѣ и почти одновременно. Но и подъ этою новою формою, какъ и подъ старою, слабый всегда становится добычей сильнаго. Горе тѣмъ, которые медлен
нѣв развиваются и, такимъ образомъ, подпадаютъ подъ власть сосѣда, уже сбросившаго свою оболочку куколки, и выступившаго во всеоруясіи! Но горе и тому, чья слишкомъ рѣзкая и слишкомъ быстрая эволюція плохо уравновѣсилавнутреннюю экономію и кто, вслѣдствіе чрезмѣрпаго развитія своего правнтельственпаго аппарата, вслѣдствіе измѣненія глубокихъ органовъ и постепеннаго обѣднѣнія своей жизненной сущности, осужденъ на необдуманные поступки, на слабость и безсиліе, окруженный лучше уравцовѣшенными и болѣе здоровыми со
сѣдями! Въ организации, которую сама себѣ устроила Франція въ началѣ этого вѣка, всѣ общія черты ея современной исторіи были намѣчены уже заранѣе. Мы находимъ въ ней политическія революціи, соціальныя утопіи, классовыя раздѣленія, роль церкви, образъ дѣйствій дворянства, буржуазии, народа, развитіе, направленіе или уклоненіе философіи, литера
туры, искусства. Вотъ почему, когда мы стараемся понять наше теперешнее положеніе, то всегда обращаемъ свои •взоры къ тому ужасному, но плодотворному кризису, посредствомъ котораго старый режимъ произвелъ революцію, а революція, въ свою очередь, породила новый режимъ.
Старый режимъ, революція и новый режимъ—это три состоянія, которыя я попытаюсь съ точностью изобразить здѣсь. Я осмѣливаюсь говорить при этомъ, что не преслѣдую никакихъ другихъ цѣлей—вѣдь можно же поз
волить историку дѣйствовать такъ, какъ дѣйствуетъ натуралистъ! Я раз
сматривалъ свой предметъ, какъ натуралистъ разсматриваетъ насѣкомое, претерпѣвающее превращеніе. При
томъ же это событіе само по себѣ такъ интересно, что стоитъ потрудиться изучить его для него самого и даже нѣтъ нужды стараться при этомъ объ исключеніи всякихъ заднихъ мыслей;
онѣ исчезаютъ сами. Освобожденная отъ предвзятыхъ взглядовъ любозна
тельность становится научной и цѣликомъ переносится на тѣ внутреннія силы, благодаря которымъ соверши
лась эта изумительная операція. Эти силы слѣдующія: положеніе, страсти, идеи, воля каждой отдѣльной на
родной группы, и мы можемъ не только различить ихъ, но почти измѣрить. Онѣ передъ нашими глазами; намъ
нѣтъ надобности прибѣгать къ предположеніямъ, къ сомнительнымъ догадкамъ, къ неопредѣленнымъ указаніямъ. По особенному счастью, мы можемъ тутъ наблюдать самихъ людей, какъ съ внѣшней, такъ и съ вну
тренней стороны. Французы стараго режима еще находятся передъ нашими глазами, каждый изъ насъ, въ мо
лодости, могъ быть знакомъ съ нѣкоторыми изъ этихъ пережитковъ исчезнувшаго міра. Многіе изъ ихъ прежнихъ дворцовъ еще продолжаютъ стоять передъ нами въ полной неприкосно
венности, со всею своею обстановкою и мебелью. Посредствомъ же картинъ и эстамповъ того времени, мы можемъ прослѣдить ихъ домашнюю жизнь, вндѣть ихъ одѣянія, ихъ позы и жесты, а посредствомъ ихъ литературы, философіи, газетъ и переписки, мы мо
жемъ возстановить ихъ мышленіе и и даже ихъ интимную бесѣду. Безчисленное множество мемуаровъ, вышедшихъ за послѣдніе тридцать лѣтъ изъ разныхъ общественныхъ и частныхъ архивовъ, водятъ насъ изъ одно
го салона въ другой, какъ будто мы сами получили въ нихъ доступъ. Письма и дневники иностранныхъ путешественниковъ дополняютъ и контролируютъ, посредствомъ отдѣльпыхъ независимыхъ изображеній, тѣ портреты, которые общество само ри
суетъ съ самого себя. Это общество все разсказало о самомъ себе, за исключеніемъ лишь того, что ему Ка
залось слишкомъ обыденнымъ и извѣстнымъ всѣмъ современникамъ, или же того, что оно считало техническими подробностями, скучными и ме