Святыни не касаясь ихъ,
И тамъ, гдѣ роскоши рукою — Дней мира и трудовъ плоды — Предъ златоглавою Москвою Воздвиглись храмы и сады...
Лишь угли, прахъ и камней горы, Лишь груды тѣлъ кругомъ рѣки, Лишь нищихъ блѢдные полки ВездѢ мои встрѣчали взоры.»
Есть немало ходячихъ «крылатыхъ» словъ и рѣченій, характеризующихъ Москву съ бытовой стороны, съ топографической и этнографической, съ ху
дожественной и общественной, какъ столицу, какъ большой, богатый и красивый срединный русскій городъ.
«Москва — горбатая старушка» (расположена на холмахъ), «Москва стоитъ на болотѣ, ржи въ ней не молотятъ, а больше деревенскаго едятъ», «Москва модна и хлѢбна»; «славна Москва калачами и колоколами», «хлѣба-соли покушать, краснаго звону по
слушать»,—«въ МосквѢ каждый день праздникъ» и «кто въ МосквѢ не бывалъ,— красоты не видалъ»; вся она «бѣлокаменная», «златоглавая», и такъ красна, такъ чиста, что даже «московская грязь не марается», и такъ богата, что въ ней «все найдешь, кромѣ
птичьяго молока», а но другому, сатирическому варіанту,—«кромѣ родного отца да матери...»
ЗаѢзжій иностранецъ—Clark—говорилъ, что Москва «возбуждаетъ одновременно восхищеніе и презрѣніе, удовольствіе и уваженіе».
Очарованіе Москвы было такъ велико, что для помѣщиковъ, жившихъ безвыѣздно въ своихъ имѣ