куренціи. Замѣтно росъ и прогрессировалъ Купеческій клубъ, гдѣ ежегодно давались охотно посѣщавшіеся маскарады: дальше шелъ Дворянскій—мѣсто собраній средняго общества и чиновничества, Артистическій кружокъ и Нѣмецкій или «Шустеръ-клубъ». Послѣдній мало посѣщался, но получалъ извѣстность «благодаря скандаламъ, которые учиняли на его балахъ и маскарадахъ не его члены, а гости изъ русскихъ, которыхъ затѣмъ обязательно выводили» 1).
Изъ бань славились Сандуновскія, далекія отъ теперешней роскоши и грандіозности. «Дворянская» состояла изъ трехъ неболыиихъ комнатъ —
раздѣвальни, предбанника и парильни; дверь въ раздѣвальню открывалась прямо со двора; на окнѣ стояла большая банка съ помадой для общаго
пользования и мальчишка банщикъ жирно помадилъ желающихъ. Подобная примитивность уживалась съ блескомъ богатства, и въ номерахъ особо почетнымъ гостямъ и богатымъ невѣстамъ, по словамъ П. И. Щукина,
подавались серебряныя шайки. Около торговыхъ бань продавались на лоткахъ «банныя» конфекты, смѣсь патоки съ мукой, завернутыя въ золотыя бумажки съ картинкой.
Такихъ контрастовъ и оригинальныхъ чертъ была полна общественная жизнь старой Москвы...
III.
Въ общественной психологіи дореформенной Москвы не было рѣзкихъ классовыхъ и общественныхъ разграниченій: и купечество, и дво
рянство, и зарождающаяся интеллигенція—все это расплывалось въ единообразіи патріархальныхъ чисто-московскихъ чертъ. Въ 50-хъ годахъ Мо
сква все еще оставалась столицей русскаго дворянства, хотя и утратившаго отчасти свое былое значеніе, но все же властно опредѣлявшаго обществен
ное мнѣніе. Какъ и въ концѣ XVIII вѣка, помѣщичьи семьи поздней осенью и никакъ не позднѣе Рождества наполняли Москву, и въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ проживали всѣ доходы съ имѣній. Міровоззрѣніе патріархальнаго феодализма, отличавшее Москву, культивировалось и укрѣплялось крѣпостническимъ дворянствомъ. «Если въ Москвѣ не было вліятельнаго чиновничества, настоящей бюрократіи, «военщины» и придворныхъ сферъ, отличавшихъ Петербургъ, зато было еще достаточно «бар
ства» и связаннаго съ нимъ крѣпостничества, убѣжденной сословности, при которой, несмотря на московское добродушіе, весьма строго соблюдалось правило: «Всякъ сверчокъ знай свой шестокъ». Москва была прямо
линейна и откровенна; она признавала и любила власть и авторитеты. Власть, взятая сама по себѣ, — казалась желательной, необходимой, спасительной, и притомъ власть неограниченная, стоящая выше закона.... Выс
шая правительственная власть олицетворялась для Москвы генералъ-губернаторомъ; та же власть, но ниже рангомъ,—въ лицѣ болѣе мелкихъ правительственныхъ агентовъ; родительская власть — въ семьѣ, власть господина—надъ домочадцами и челядью; власть хозяина—надъ приказчиками,
Изъ бань славились Сандуновскія, далекія отъ теперешней роскоши и грандіозности. «Дворянская» состояла изъ трехъ неболыиихъ комнатъ —
раздѣвальни, предбанника и парильни; дверь въ раздѣвальню открывалась прямо со двора; на окнѣ стояла большая банка съ помадой для общаго
пользования и мальчишка банщикъ жирно помадилъ желающихъ. Подобная примитивность уживалась съ блескомъ богатства, и въ номерахъ особо почетнымъ гостямъ и богатымъ невѣстамъ, по словамъ П. И. Щукина,
подавались серебряныя шайки. Около торговыхъ бань продавались на лоткахъ «банныя» конфекты, смѣсь патоки съ мукой, завернутыя въ золотыя бумажки съ картинкой.
Такихъ контрастовъ и оригинальныхъ чертъ была полна общественная жизнь старой Москвы...
III.
Въ общественной психологіи дореформенной Москвы не было рѣзкихъ классовыхъ и общественныхъ разграниченій: и купечество, и дво
рянство, и зарождающаяся интеллигенція—все это расплывалось въ единообразіи патріархальныхъ чисто-московскихъ чертъ. Въ 50-хъ годахъ Мо
сква все еще оставалась столицей русскаго дворянства, хотя и утратившаго отчасти свое былое значеніе, но все же властно опредѣлявшаго обществен
ное мнѣніе. Какъ и въ концѣ XVIII вѣка, помѣщичьи семьи поздней осенью и никакъ не позднѣе Рождества наполняли Москву, и въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ проживали всѣ доходы съ имѣній. Міровоззрѣніе патріархальнаго феодализма, отличавшее Москву, культивировалось и укрѣплялось крѣпостническимъ дворянствомъ. «Если въ Москвѣ не было вліятельнаго чиновничества, настоящей бюрократіи, «военщины» и придворныхъ сферъ, отличавшихъ Петербургъ, зато было еще достаточно «бар
ства» и связаннаго съ нимъ крѣпостничества, убѣжденной сословности, при которой, несмотря на московское добродушіе, весьма строго соблюдалось правило: «Всякъ сверчокъ знай свой шестокъ». Москва была прямо
линейна и откровенна; она признавала и любила власть и авторитеты. Власть, взятая сама по себѣ, — казалась желательной, необходимой, спасительной, и притомъ власть неограниченная, стоящая выше закона.... Выс
шая правительственная власть олицетворялась для Москвы генералъ-губернаторомъ; та же власть, но ниже рангомъ,—въ лицѣ болѣе мелкихъ правительственныхъ агентовъ; родительская власть — въ семьѣ, власть господина—надъ домочадцами и челядью; власть хозяина—надъ приказчиками,