ленные на когда-то выкрашенныхъ въ сѣрую краску деревянныхъ, неуклюжихъ столбахъ». Въ фонаряхъ съ 4-фитильными свѣтильниками го
рело конопляное масло, которое фонарщики воровали для каши. Позднѣе къ маслу стали прибавлять скипидаръ; при полицеймейстерѣ Берингѣ де
лались опыты освѣщенія спиртомъ, но его безбожно воровали фонарщики. Въ довершеніе всего, въ видахъ экономіи, на дальнихъ улицахъ зажигались не всѣ фонари.
«Чистоты на улицахъ не было вовсе, мостовыя были отвратительны, тротуарные столбы, кой-гдѣ еще деревянные, считались еще почему-то нужными, зимой снѣгъ и накапливавшійся навозъ не свозились, и къ веснѣ Москва была вся въ ухабахъ, которые, когда начиналось таянье, превра
щались въ заторы, и наступалъ моментъ, когда благоразумный обыватель сидѣлъ дома, ибо проѣзда не было ни на колесахъ, ни на саняхъ»... 1). Все это стало теперь миѳомъ для Москвы, но хорошо извѣстно захолуст
ной провинціи. Въ грязи измученные пѣшеходы теряли калоши, а иногда увязали и сапоги и при энергичномъ движеніи высвободить ногу обыва
тель вытаскивалъ ее въ одномъ чулкѣ; для переправы на другую сторону площади приходилось нанимать извозчика, лужи стояли подолгу и переходить ихъ приходилось при помощи воздвигнутыхъ домашними средствами мостиковъ и сходней. Отмѣчаютъ также носившееся надъ Москвой зловоніе, ста
новившееся особенно нестерпимымъ въ нижней части Тверской, около Охотнаго ряда, гдѣ долгое время рѣзалась птица и скотина.
На перекресткахъ стояли знаменитые московскіе будочники съ грозными алебардами, жившіе въ будкахъ. «Будки были двухъ родовъ: кро
шечные деревянные домики и каменныя, столь же малаго размѣра, круглыя зданія, въ родѣ укороченныхъ башенъ, первыя—темно-сѣраго цвѣта, а вторыя—бѣлыя съ свѣтло-желтымъ. Внутри будокъ имѣлось обычно одно помѣщеніе, иногда съ перегородкой, большую часть котораго зани
мала русская печь; иногда, если будка стояла, напримѣръ, на бульварѣ,
около нея ставилось нѣчто въ родѣ заборчика, и получался крошечный дворикъ, въ которомъ мирно хозяйствовала супруга «хожалаго», висѣло на веревкахъ просушиваемое бѣлье, стояли принадлежности домашняго обихода и даже прогуливались куры съ цыплятами. Кромѣ того, не только около присутственныхъ мѣстъ, но и просто на улицахъ и площадяхъ сто
яли обыкновенныя, военнаго образца, трехцвѣтныя будочки, въ которыхъ представитель власти могъ укрываться въ непогоду». Одѣтые въ сѣроватожелтые казакины и высокія шапки, напоминающія военный киверъ, во
оруженные огромнымъ тесакомъ на поясѣ и съ алебардой въ рукахъ при исполненіи служебныхъ обязанностей, будочники должны были бы про
изводить весьма импонирующее впечатлѣніе. Но тяжелая и неудобная алебарда стѣсняла хожалаго и чаще всего мирно покоилась, прислоненная къ будкѣ или забору. Обыватели подсмѣивались, что алебарда болѣе всего пригодна для рубки капусты. «Будочники были безусловно грязны, грубы, мрачны и несвѣдущи; къ нимъ никто и не думалъ обращаться за
1) «Р. Вѣдомости 1911 г., JV; 167.
рело конопляное масло, которое фонарщики воровали для каши. Позднѣе къ маслу стали прибавлять скипидаръ; при полицеймейстерѣ Берингѣ де
лались опыты освѣщенія спиртомъ, но его безбожно воровали фонарщики. Въ довершеніе всего, въ видахъ экономіи, на дальнихъ улицахъ зажигались не всѣ фонари.
«Чистоты на улицахъ не было вовсе, мостовыя были отвратительны, тротуарные столбы, кой-гдѣ еще деревянные, считались еще почему-то нужными, зимой снѣгъ и накапливавшійся навозъ не свозились, и къ веснѣ Москва была вся въ ухабахъ, которые, когда начиналось таянье, превра
щались въ заторы, и наступалъ моментъ, когда благоразумный обыватель сидѣлъ дома, ибо проѣзда не было ни на колесахъ, ни на саняхъ»... 1). Все это стало теперь миѳомъ для Москвы, но хорошо извѣстно захолуст
ной провинціи. Въ грязи измученные пѣшеходы теряли калоши, а иногда увязали и сапоги и при энергичномъ движеніи высвободить ногу обыва
тель вытаскивалъ ее въ одномъ чулкѣ; для переправы на другую сторону площади приходилось нанимать извозчика, лужи стояли подолгу и переходить ихъ приходилось при помощи воздвигнутыхъ домашними средствами мостиковъ и сходней. Отмѣчаютъ также носившееся надъ Москвой зловоніе, ста
новившееся особенно нестерпимымъ въ нижней части Тверской, около Охотнаго ряда, гдѣ долгое время рѣзалась птица и скотина.
На перекресткахъ стояли знаменитые московскіе будочники съ грозными алебардами, жившіе въ будкахъ. «Будки были двухъ родовъ: кро
шечные деревянные домики и каменныя, столь же малаго размѣра, круглыя зданія, въ родѣ укороченныхъ башенъ, первыя—темно-сѣраго цвѣта, а вторыя—бѣлыя съ свѣтло-желтымъ. Внутри будокъ имѣлось обычно одно помѣщеніе, иногда съ перегородкой, большую часть котораго зани
мала русская печь; иногда, если будка стояла, напримѣръ, на бульварѣ,
около нея ставилось нѣчто въ родѣ заборчика, и получался крошечный дворикъ, въ которомъ мирно хозяйствовала супруга «хожалаго», висѣло на веревкахъ просушиваемое бѣлье, стояли принадлежности домашняго обихода и даже прогуливались куры съ цыплятами. Кромѣ того, не только около присутственныхъ мѣстъ, но и просто на улицахъ и площадяхъ сто
яли обыкновенныя, военнаго образца, трехцвѣтныя будочки, въ которыхъ представитель власти могъ укрываться въ непогоду». Одѣтые въ сѣроватожелтые казакины и высокія шапки, напоминающія военный киверъ, во
оруженные огромнымъ тесакомъ на поясѣ и съ алебардой въ рукахъ при исполненіи служебныхъ обязанностей, будочники должны были бы про
изводить весьма импонирующее впечатлѣніе. Но тяжелая и неудобная алебарда стѣсняла хожалаго и чаще всего мирно покоилась, прислоненная къ будкѣ или забору. Обыватели подсмѣивались, что алебарда болѣе всего пригодна для рубки капусты. «Будочники были безусловно грязны, грубы, мрачны и несвѣдущи; къ нимъ никто и не думалъ обращаться за
1) «Р. Вѣдомости 1911 г., JV; 167.