ПО ВЫСТАВКАМ.
II
Павел Кузнецов принадлежит к числу тех немногих русских художников, которых нельзя отнести ни к одной из существующих группировок, которые «сами по себе», вполне индивидуальны в выборе мотивов и в художествен
ных средствах. Мотивы нам хороню знакомы: степи и верблюды, овцы и кошары, раз на всегда пленившие художника. Но из нового обще
ния с любимыми местами и людьми Кузнецов вышел умудренный и просветленный. Его картины стали менее эффектными, менее закон
ченными, но выиграли в значительности и глубине. Кузнецов чувствует очарование степной полосы, бескрайность ее просторов, сказоч
ную синеву ночей и волшебную ясность дней так, как не чувствует ее ни один другой рус
ский художник. Сарьян декоративнее и ярче Кузнецова, но уступает ему безмерно в ли
ризме, в тончайшей музыкальности чувств и красок. Сарьян идет от внешнего, его синие и желтые цвета только радуют, как очень звучное сочетание, тогда как Кузнецов насторожен
нее и углубленнее, он смотрит, подслушивает, вживается, ощущает всем существом. Вот по
чему, среди ряда привычных для него вещей, мы найдем на выставке такие, которые нельзя назвать иначе, как счастливейшими постиже
ниями каких-то заповедных тайн Востока — назовем, прежде всего, «Киргизку с верблюдами»—женщину в белом, ведущую двух верблю
дов на фоне темного глубоко-синего неба. Нам трудно передать художественную значительность этого холста, достигнутую, казалось бы,
такими простыми средствами, так же, как невозможно рассказать о лирической умиротворенности «Отдыха», картины, поражающей не
здешней нежностью живописного строя. Самое удивительное в «Отдыхе», так же как и во мно
гих других холстах, составляет дематериализованность красочных элементов, их бесплот
ность и невесомость — как раз то, что делает Кузнецова одним из наиболее лирических ху
дожников. Хотя Кузнецов закрашивает часто большие пространства неба или степей одним цветом, мы почти никогда не чувствуем у него вылитой из тюбика краски. В этом секрет его большой живописности, несмотря на то, что палитра у Кузенцова несложная: обычно он возвращается к трем основным сочетаниям — синего, желтого и зеленого. Художник легко добивается такого необыкновенно радостного звучания, как, например, в прелестной «Девушке с верблюдом» или как в одной из наи
более монументальных и законченных композиций «Стрижке барашков», в свое время воспроизведенной в «Аполлоне». Иногда в привычную гамму врывается красный цвет—и картина приобретает неожиданную взволнован
ность («Встреча»). Обыкновенно же тишина царит в пейзажах Кузнецова. Стройные шеи верблюдов, обобщенные силуэты барашков, округлые очертания юрт и контуры скло
нившихся, стригущих или гонящих стада женщин, среди зеленых и серых степей и под удивительным, незабываемым для тех, кто его видел, небом, создают особую ритмическую успокоенность,—небом, то перламутрово-розо
вым, как в том завороженном утреннем пейза
же, который назван «Верблюды», то сине
синем, как, например, в тонко лирическом «В степи». После этих прекрасных достижений художника, его бухарские мотивы кажутся пряными и внешне экзотическими. Все эти «Чай-ханэ», «В Бухаре», «В горах Бухары», кстати сказать, иногда напоминающие восточ
ные миньятюры, не обладают ни простотой, ни выразительностью его степных мотивов. И ря
дом с «Жницей» или еще другим, одним из самых красивых этюдов, построенным на сочетании легчайших шелковых оттенков — лимон
но-желтого, фиолетового, синевато-зеленого и черных полос чадры — «Продавщиц дынь», натюр морт художника, неизменно с распи
санными подносами, и большие панно вроде «Труда» кажутся и ненужными, и грубоватыми.
Выставившаяся вместе с Кузнецовым Елена Бебутова не является определившейся худож
ницей. Она всегда кому нибудь подражает, и иные из ее натюр мортов (№№ 1, 2), ду
мается, не стоило бы выставлять. Во всяком случае, Бебутова бедна тем, чем так богат Кузнецов — творческими силами.
III
«Союз русских художников» аннонсировал выставку «рисунков, эскизов, этюдов, графики», а на деле устроил выставку картин маленького формата. Так своеобразно была понята худож
никами задача. Нужно ли говорить, что Аладжалов, Петрбвичев, Туржанский (мы могли бы назвать любые другие имена) небольшого фор
мата вполне тождественны Аладжалову, Петровичеву, Туржанскому обычного картинного размера, как бы ни подразделяли они свои эк
спонаты на «эскизы», «этюды», «рисунки». На этой выставке не стоило бы останавливаться, если бы не присутствие нескольких художников, которые должны быть отмечены: Кравчен
ко, выставивший рисунки, офорты, гравюры на
дереве, — последние красивы, но как всегда сложные и «гоффмановские» по настроению; Федор Захаров, лучше других понявший на
значение выставки и давший ряд набросков и рисунков, лишний раз доказывающих, как твердо и виртуозно владеет он карандашем; и, наконец, Н. П. Ульянов, представленный толь
ко одним рисунком «Екатерина и Дидро», но зато, бесспорно, самым интересным экспонатом выставки. По чудодейственному мастерству рисунка, мягкости тона и богатству извлекаемых из карандаша эффектов, Ульянов не имеет себе равных. Счастливцы знают, какие сокровища таят в себе папки художника. Ради одного этого листа стоило пойти на выставку.
В. Блох.