стей, к которым еще не приблизились архитекторы, находящиеся в плену у старых форм и которого, можно сказать, шутя и попутно, так сказать, грациозно, достигли инже
неры. Но инженер во всех этих случаях был заинтересован изяществом формы. Ему хотелось построить такой пароход, такой автомо
биль, такой аэроплан, который радовал бы глаз.
А в большой индустрии, ставит ли себе инженер подобную цель? Иногда, несомненно, да. Несомненно, что сама по себе машина почти зсегда красавица. Я редко видел неуклю
жие машины, а если пойти в хороший музей и посмотреть, как та или другая машина разви
вается, то вы почти всегда будете видеть нечто подобное развитию животных организмов. И там есть какие-то ихтиозавры и мастодонты, и там в начале что-то неуклюжее, несогласованное, неугаданное, а потом, чем дальше, тем больше, машина одновременно приобретает, в отличие от животных организмов, и величину, и мощь, и внутреннюю согласованность, и изящество. Животные виды мельчали и совершенствовались, а машина крепнет и совершен
ствуется, но совершенствуется несомненно. Есть машины, в которые можно влюбиться, и когда в них всмотришься, то замечаешь, что дело не только в пропорциональности частей и целесообразности движений, которые произ
водит машина с силой и грацией, но также и в известном кокетстве инженера строителя. Самое сочетание полированных и окрашенных поверхностей, от времени до времени очень скупо, но целесообразно пущенный орнамент, необычайная чистота вокруг такой машины, какой-нибудь выложенный плитами пол, широ
кие стеклянные окна, пропускающие массу света (припомните, например, большие электрические станции) — все это производит не
выразимое эстетическое впечатление, которое заставляет каждого из нас признать, что иная подобная стальная, чугунная красавица с пол
ным правом может поставить себя выше любой живой или бронзовой Квадриги в античном вкусе.
Так вот: было бы очень хорошо, если бы, чем дальше, тем больше, и не только в школьно-формальном порядке, втягивались архитектурные и архитектонически-эстетические эле
менты в индустрию. Инженер не должен быть только утилитаристом, или, вернее, он должен быть утилитаристом до конца; он должен ска
зать себе: я хочу, что бы моя динамо-машина была чрезвычайно дешева, была чрезвычайно продуктивна и чтобы она была красавица.
Если подобные соображения будут входить в сооружения каждого мастера, в постройку каждой грандиозной фабричной трубы, если инженер будет задумываться над целесообразною, с точки зрения человеческого вкуса, и от
нюдь не вредною, с точки зрения утилитарной, пропорциональностью создаваемого им, то мы будем иметь лишний большой шаг в ту сто
рону, где индустрия и искусство объединяются в одно, согласно предсказаниям т. Троцкого.
Тоже самое, конечно, и в продукции. Техник, создающий предметы сбыта, должен быть ху
дожником, создающим предметы потребления человека, который хочет не просто потреблять, а радоваться вещи, которую потребляет. Важ
но, чтобы пища была не только сытной, но и вкусной, но в тысячу раз важнее, чтобы полезный предмет быта был не только полезен и целесообразен, но и радостен. Скажем это слово, вместо все еще кажущегося загадочным слова «красивое, изящное» (тут сей
час же начнутся всякие споры, будут обвинять нас в эстетизме), скажем так: радость. Радостно должно быть платье, радостна должна быть мебель, радостна должна быть посуда, радостно должно быть жилище. Художник-тех
ник и техник-художник—два родных брата, когда-то будут заботиться о том, чтобы машин
ное производство не принижало, а подымало вкус человеческой массы, и человеческая масса, перестав быт толпой, сделается требовательной в этом отношении.
Техник-художник это есть инженер, прошедший рациональную школу по изучению потребностей человеческого глаза, слуха и по ме
тодам, способствующим удовлетворению этих потребностей. Художник-техник есть человек от природы одарённый верным вкусом и творческими в направлении радостности способностями, который опять-таки прошел во первых рациональную школу художественного мастерства, а во вторых техническую школу, ибо де
лом его будет входить в качестве помощника, входить в качестве важного сотрудника в производство каждого продукта.
Все это, в сущности, делается и сейчас в индустрии, но все это делается случайно, трафаретно, безвкусно, все это нуждается в огромной поправке
Но здесь перед нами станет другой вопрос: а есть ли какие нибудь законы вкуса, которым можно учиться? Что вы хотите этим сказать? спросит меня какой-нибудь пассеист. Наверно вы хотите сказать, что такой художник должен изучить все стили: ордена античного строительства, стиль всех восемнадцати Людови
ков и т. п. и т. п.
Но вместе с тем футурист злорадно скажет мне:
— Ну что такое вкус? Вкус зависит вполне от вариаций данного дня. Разве можно говорить о законах вкуса? Это дело индивидуаль
ного творчества и массовых поветрий. Боже сохрани искать здесь чего-нибудь устойчивого,
классического; боже сохрани замораживать вечный бег изобретательности, и больше всего правы те теоретики Dada, которые говорили:
не важно, чтобы предмет был красив, чтобы предмет был умен, чтобы предмет был добр, а важно, чтобы он был нов, чтобы он был не видан.
И то и другое, конечно, чистейший вздор. Мы не можем сейчас сказать, чтобы наука об искусстве уже созрела, но ясно, что она дает со всех сторон богатые ростки. Если вы будете читать такую книгу, как учебник профессора Корнелиуса, вы убедитесь, как жадно ищет наиболее серьезная часть Германии этих устойчивых законов, в данном случае, зрения. Но