Эта легенда давала видимость исторической обоснованности всѣмъ оппортунистамъ, всѣмъ соглашателямъ на Западѣ и въ особенности въ Россіи. Еще въ эпоху нашей первой революціи (1905 года) меньшевистская литература дала исторіи Франціи использованіе, которое въ прославленіи героическаго періода французской буржуазіи шло дальше, чѣмъ шли буржуазные историки, все же ограниченные въ своемъ творчествѣ дѣйствительною исторіей. И еще въ наши дни обычная схема разсужденій этой литературы такова: наша революція должна устранить помѣхи развитію буржуазнаго общества. Слѣдовательно, наша буржуазія,
подобно французской, заинтересована въ завершеніи переворота. А потому, если революціонная демократія не оттолкнетъ буржуазію своею „безтактностью“ и „эксцессами“, если она не будетъ выходить изъ рамокъ объективно осуществимаго,—изъ рамокъ того самаго, въ осуществленіи
чего заинтересована буржуазія,—эта демократія можетъ итти рука объ руку съ буржуазіей до конца революціи. И такъ какъ революція возведетъ буржуазію къ власти, то буржуазія съ самаго начала должна стать у власти, и лучше всего было бы, если бы демократія предоставила ей одной исполнить свою историческую миссію. Единственно разумное и цѣлесообразное, что остается на долю демократіи, это—осторожно, вѣжливо и деликатно буржуазію „подталкивать“.
Книга Кунова способна положить конецъ этой легендѣ и ея русскому использованію. Уже тотъ очеркъ предреволюціонной Франціи, который данъ въ выходящемъ сейчасъ первомъ выпускѣ, показываетъ,
насколько сложенъ былъ дѣйствительный общественный строй Франціи по сравненію съ только что изложенными историческими домыслами. А когда Куновъ перейдетъ къ изображенію революціонныхъ событій,
то окажется, что двигателемъ революціи была революціонная демократія: „низы“ городского и деревенскаго населенія. Напротивъ, буржуазія въ своей массѣ, за исключеніемъ нѣкоторыхъ малочисленныхъ группъ,
повернулась спиной къ революціи не „на второй“, а „въ первый“ же ея день. Да и эти группы были отнюдь не двигателями, а могильщиками развертывающейся демократической революціи: ихъ умѣренный
либерализмъ долженъ былъ убить революцію, исторически онъ не имѣлъ иного значенія. Даже эти группы были не революціонными борцами, а соглашателями, которые, пользуясь революціонной борьбой демократіи,
хотѣли только соучастія въ старой власти, но отнюдь не ея рѣшительнаго уничтоженія. Торгъ съ старою властью, а не борьба, рѣшительная ненависть къ дѣйствительно революціоннымъ борцамъ, а не готовность къ союзу съ ними, починочки и поправочки въ старомъ, а не его ниспроверженіе,—такова была позиція этихъ группъ буржуазіи.
Уже изъ этого видно, какою современной книгой становится для насъ книга Кунова въ наши дни, когда мы едва изжили періодъ разныхъ „коалиціонныхъ министерствъ“, „демократическихъ совѣщаній“ и „предпарламентовъ“, потопленныхъ пустопорожнимъ красно
рѣчіемъ смиренномудрыхъ соглашателей отъ правыхъ соціалистовъреволюціонеровъ и меньшевиковъ.
Книга Кунова натолкнетъ современнаго читателя на рядъ неожиданныхъ сопоставленій: попытку буржуазіи и соглашателей окопаться въ Учредительномъ Собраніи и въ органахъ мѣснаго самоуправленiя,
подобно французской, заинтересована въ завершеніи переворота. А потому, если революціонная демократія не оттолкнетъ буржуазію своею „безтактностью“ и „эксцессами“, если она не будетъ выходить изъ рамокъ объективно осуществимаго,—изъ рамокъ того самаго, въ осуществленіи
чего заинтересована буржуазія,—эта демократія можетъ итти рука объ руку съ буржуазіей до конца революціи. И такъ какъ революція возведетъ буржуазію къ власти, то буржуазія съ самаго начала должна стать у власти, и лучше всего было бы, если бы демократія предоставила ей одной исполнить свою историческую миссію. Единственно разумное и цѣлесообразное, что остается на долю демократіи, это—осторожно, вѣжливо и деликатно буржуазію „подталкивать“.
Книга Кунова способна положить конецъ этой легендѣ и ея русскому использованію. Уже тотъ очеркъ предреволюціонной Франціи, который данъ въ выходящемъ сейчасъ первомъ выпускѣ, показываетъ,
насколько сложенъ былъ дѣйствительный общественный строй Франціи по сравненію съ только что изложенными историческими домыслами. А когда Куновъ перейдетъ къ изображенію революціонныхъ событій,
то окажется, что двигателемъ революціи была революціонная демократія: „низы“ городского и деревенскаго населенія. Напротивъ, буржуазія въ своей массѣ, за исключеніемъ нѣкоторыхъ малочисленныхъ группъ,
повернулась спиной къ революціи не „на второй“, а „въ первый“ же ея день. Да и эти группы были отнюдь не двигателями, а могильщиками развертывающейся демократической революціи: ихъ умѣренный
либерализмъ долженъ былъ убить революцію, исторически онъ не имѣлъ иного значенія. Даже эти группы были не революціонными борцами, а соглашателями, которые, пользуясь революціонной борьбой демократіи,
хотѣли только соучастія въ старой власти, но отнюдь не ея рѣшительнаго уничтоженія. Торгъ съ старою властью, а не борьба, рѣшительная ненависть къ дѣйствительно революціоннымъ борцамъ, а не готовность къ союзу съ ними, починочки и поправочки въ старомъ, а не его ниспроверженіе,—такова была позиція этихъ группъ буржуазіи.
Уже изъ этого видно, какою современной книгой становится для насъ книга Кунова въ наши дни, когда мы едва изжили періодъ разныхъ „коалиціонныхъ министерствъ“, „демократическихъ совѣщаній“ и „предпарламентовъ“, потопленныхъ пустопорожнимъ красно
рѣчіемъ смиренномудрыхъ соглашателей отъ правыхъ соціалистовъреволюціонеровъ и меньшевиковъ.
Книга Кунова натолкнетъ современнаго читателя на рядъ неожиданныхъ сопоставленій: попытку буржуазіи и соглашателей окопаться въ Учредительномъ Собраніи и въ органахъ мѣснаго самоуправленiя,