Таковы были мысли, положенныя мною въ основу моихъ тогдашнихъ очерковъ, и все, что произошло, затѣмъ, на подмосткахъ сцены, лучше всего подтверждаетъ, что я былъ правъ, и что установленная мною точка зрѣнія была именно та, на которую долженъ былъ стать каждый прогрессирующий театръ.
Этимъ я вовсе не хочу приписать себѣ честь открытія этой Америки. Въ то время, когда появились мои очерки, уже существовалъ Мейнингенскій театрт, а Савва Ивановичъ Мамонтовъ уже успѣлъ показать „Снѣгурочку , поставленную по рисункамъ Васнецова, да и въ остальныхъ постановкахъ самъ
являлся постоянно гѣмъ художникомъ сцены, о которомъ я говорилъ, а декораціи отдавалъ писать Полѣнову, К. Коровину и т. п.


Мнѣ пришло въ голову только выяснить истинный смыслъ этихъ новшествъ и теоретически ихъ обосновать.


Когда Художественный театръ открылъ впервые свой занавѣсъ, то онъ являлся еще болѣе горячимъ апостоломъ этихъ новшествъ, чѣмъ даже сами мейнингенцы. Еще до основанія Художественнаго
театра на спектакляхъ Общества Искусства и Литераторы, въ Охотничьемъ Клубѣ, Станиславскій показалъ себя такимъ удивительнымъ художникомъ
сценической постановки, что эти спектакли пришлось отмѣтить, какъ начало цѣлой новой эры въ исторіи сценическихъ воплощеній.
Я никогда не стоялъ близко къ закулисной жизни Художественнаго театра и совершенно ея не знаю. Не знаю и того, поскольку зрительная часть каждаго спектакля создавалась К. С. Станиславскими и поскольку тѣмъ или инымъ художникомъ. Въ данномъ случаѣ для меня это и. не осо
бенно важно. Характерно, во всякомъ случае, то, что съ первыхъ же шаговъ въ театре оказывается не спеціалистъ декораторъ, а художникъ Симовъ,


котораго раньше никто, кажется, и не думалъ считать за декоратора.


Имя Симова теперь какъ-то забылось, но это едва ли справедливо, такъ какъ его руками были созданы такія картины, которыя навсегда останутся одн-ѣми изъ лучшихъ созданій театра. Стоитъ припомнить хотя бы „Царя Ѳеодора“> съ впервые появившимися на сценѣ настоящими теремами, „Потонувшій колоколъ“, Венецію „Шейлока , чеховскія пьесы съ ихъ обстановкою умирающихъ дворянскихъ помѣстій, или „Бранда11 Ибсена... „Драма жизни Гамсуна была первой пьесой, гдѣ глубокій символизмъ былъ вложенъ въ каждую картину и гдѣ впервые почувствовалось, что въ театрѣ есть художникъ, умѣющій создать на сценѣ рядъ такихъ картинъ, что явился даже вопросъ, не сильнѣе ли онѣ самого исполненія и не имъ ли театръ обязанъ большею половиною того впечатлѣнія, которое эта драма произвела на зрительный залъ. Подчеркнутая стилизированность перваго акта, до жуткости правдивая изломанность перспективы во второмъ, до боли сверкающая, сверлящая глазъ своимъ жесткимъ блескомъ звезда зажженнаго маяка и зловѣщая желтая заря послѣдняго акта, все это - помимо всякаго театра, было большимъ и самоцѣннымъ художественнымъ созданіемъ. Но самымъ сильнымъ и оригинальнымъ былъ третій актъ,


къ созданію котораго былъ призванъ художникъ Ульяновъ. Эта кошмарная и похожая на бредъ картина ярмарки могла быть создана только рукою очень крупнаго художника, а не только режиссера.


Успѣхъ постановки какъ бы убѣдилъ театръ въ томъ, какое громадное значеніе имѣетъ въ театрѣ художникъ, и цѣлый рядъ послѣдующихъ постановокъ оказывается въ рукахъ такихъ мастеровъ, какъ Егоровъ, Добужинскій, Рерихъ, Бенуа и, наконецъ, этотъ послѣдній входитъ постояннымъ участникомъ въ составъ дирекціи театра.
Привело это къ тому, что передъ нашими глазами прошелъ рядъ постановокъ, настолько своеобразныхъ, что действительно онѣ кажутся въ воспоминаніи рядами какихъ-то картинъ, написанныхъ различными и мало имеющими между собою общаго художниками.