Илья Сацъ. (Лирико-критическій набросокъ).


Такъ называемая „большая публика* знаетъ умершаго въ прошломъ году Илью Саца исключительно, какъ „композитора московскаго Художественнаго театра4*. Это неуклюжее опредѣленіе создалось все же справедливо: музыку Саца, дотолѣ неве


домую, впервые довелъ до свѣдѣнія публики именно московскій Художественный театръ; онъ же и прославилъ впосліздствіи имя Саца, разнообразно выявивъ передъ публикой выдающееся его музыкальное творчество, какъ иллюстратора драматическихъ произведеній.


Все это такъ. И было бы неизвинительнымъ пропускомъ со стороны будущаго историка театра, если бы онъ не отмѣтилъ благодатной чуткости руководителей московскаго Художествен
наго театра, розыскавшихъ никому неизвѣстнаго музыканта и открывшихъ въ немъ совершенно исключительный, по формѣ и ярко-самобытному содержанію, музыкальный даръ иллюстратора. Но было бы не менѣе жгучей несправедливостью и со стороны будущаго историка музыки, если бы онъ ограничилъ свою па
мятку о Сацѣ однимъ упоминаніемъ объ его заслугахъ музы
кальнаго иллюстратора и считалъ бы после этого историческое слово о Сацѣ высказаннымъ уже до конца.
МнѢ думается, что не только не умаленной, но возвеличенной во много кратъ покажется роль московскаго Художественнаго театра въ дѣлѣ „открытія Саца , если выяснить определенно и завер
шающе кто это былъ въ действительности Сацъ и исчерпывается ли истинное опредѣленіе его почет - нымъ званіемъ, которымъ надѣлила его—вполнѣ естественно—московская театральная публика, Знающіе Саца по неожиданно-сладостнымъ для души зрителя аккордамъ, раздававшимся вдругъ среди драматическихъ пьесъ, по музыкальнымъ напѣвамъ, одиноко-прекраснымъ среди той прикладной музыки, которая исполняетъ обычно въ драмѣ обязанности музыкальныхъ иллюстрацій, — понятно не могутъ забыть ни метерлинковскаго Саца „Синей птицы , ни андреевскаго Саца „Жизни человека“, ни гамсуновскаго Саца „У жизни въ лапахъ*, ни юшкевическаго Саца „Мизерере , ни шекспировскаго Саца „Гамлета . И нѣжныя, почти „неродившіяся мелодіи „Синей птицы , и изысканно-томительная полька въ „Жизни
человека , и трагическій вальсъ „погибающихъ на всѣхъ парусахъ“ изъ „У жизни въ лапахъ“, и лирически-рыдающая музыка „Мизерере и „пышнопоножный Гамлетовскій маршъ, и многое другое, слу
чайное и разорванное, что бросалъ въ публику среди пьесъ сацовскій оркестръ, гдѣ то въ тайникахъ сцены затаившійся отъ нея, — все это было эстетически-огромно и все же недоговаривало чего-то до конца. Томило скорее, какъ намекъ, ч-ѣмъ какъ художественное обѣщаніе. Волновало скорѣе, какъ предчувствіе, чемъ какъ полученный даръ. Въ чемъ же дѣло?
Прошелъ всего годъ съ неболыиимъ послѣ неожиданной смерти Саца, а между темъ въ печати уже появились во множествѣ статьи и воспоминанія о немъ. Это хорошо. Несомненно, столь рано вспоминая, авторы заставляютъ почувствовать, что умеръ человѣкъ необычный. Но вотъ мною прочитано