Качаловъ.

Я не знаю за послѣднія десятилѣтія другой русской сценической карьеры, которая сложилась бы такъ быстро, и я не знаю сейчасъ въ сценическомъ міре имени, которое было бы окружено такою популярностью и такими симпатіями, которое дѣйствовало бы такъ притягательно.
Можетъ быть, со времени Мочалова не было у московскаго зрителя такого любимца, какъ Качаловъ.
Какъ-то въ Маломъ театрѣ ставили ибсеновскую „Борьбу за престолъ . Въ
антрактахъ, а потомъ въ разговорахъ о

спектаклѣ всѣ восклицали ехъ, если бы Гокона игралъ Качаловъ!

Потому что Качаловъ — истинный Гоконъ Художественнаго театра и во

обще русской сцены. Съ нимъ приходитъ

на подмостки свѣтлая художественная радость. Точно солнце всходитъ. Кто
научился чутко чувствовать настроенія зрительной залы, тотъ хорошо знаетъ, какой нѣжный, теплый трепетъ разли
вается по этому коллективному существу съ появленіемъ Качалова на сценѣ, — тотъ самый трепетъ, какой всегда несъ солнечный Гоконъ въ сбѣгавшуюся ему на встречу толпу.
И самое поразительное — что. у Качалова нѣтъ того качества, которое обычно даетъ актеру великую власть надъ зрителями, властно ему подчиняетъ, создаетъ лобовь и поклоненіе, того — каче

ства которымъ былъ такъ силенъ и пер

вый герой театральныхъ увлеченій неистоваго Виссаріона, Мочаловъ, У Качалова нѣтъ пламеннаго темперамента, кипучей, разливающейся горячею лавою страстности, бурности, нѣтъ пламеннаго патоса.
Я думаю, самыя слабыя въ исполненіи Качалова — тѣ моменты и тѣ роли, гдѣ нужна эта горячая лава.
Но у него есть другое—геній обаятельности на сцен-ѣ.
Онъ, этотъ исключительный „геній —такой же загадочный, какъ побѣдная сила Гокона. Какъ ни разлагать артистическую личность Качалова въ на ея составные элементы—на великолѣпный голосъ, лучшій
въ современномъ рускомъ драматическомъ театрѣ, на столь-же великолепную для сцены внѣшность, сильную не красотою, но изяществомъ и благородствомъ, на тонкій художественный умъ, на искренность въ переживаемыхъ на театрѣ чувствахъ, на способность заражать ими сидящихъ по ту сторону рампы, которая и есть душа сценическаго таланта,—за всѣмъ этимъ, послѣ всего этого разъятія его актерскаго цѣлаго остается еще какой-то остатокъ, уже никакъ не разложимый, не сводимый къ простѣйшимъ эле
ментамъ. И онъ то и есть самое въ Качаловѣ существенное, то, въ чемъ—главный источникъ даваемаго Качаловымъ очарованія, Качаловскій „гоконизмъ*.
Качаловъ играетъ то вѣрно, то невѣрно то лучше, то хуже. И сыгранное имъ за тринадцать лѣтъ въ Художественномъ театрѣ достаточно пестро, отъ горьковскаго барона со „дна“ и до шекспировскаго