ваться удобно; у Архаровыхъ и здѣсь собиралась вся Москва, особенно пострадавшіе, терпѣвшіе Ну
жду; а В. Л. Пушкинъ жилъ въ избѣ, ходилъ_по морозу безъ шубы и нуждался въ рублѣ. Всѣ
были болѣе или менѣе удручены гибелью Москвы и собственными потерями, многія семьи тревожились за участь мужей, сыновей или братьевъ, стоявшихъ подъ огнемъ, но привычное московское легкомысліе брало верхъ, и вскорѣ здѣсь развернулась та же веселая и шумная жизнь, которую на время пре
рвала невзгода, жизнь многолюдно- и шумно-застольная, бальная, разъѣздная и суетливая, съ тѣмъ отличіемъ иротивъ московской, что цыганская, не
устроенность и давка вносили въ эти забавы смѣшную и веселую путаницу, придавали имъ пикант
ность своеобразія. Батюшковъ въ одномъ позднѣйшемъ письмѣ мастерски набросалъ рядъ летучихъ сценъ изъ этой жизни московскаго табора въ Нижнемъ,—какъ московскіе франты и красавицы тол
пились на площади между телѣгъ и колясокъ, со
слезами вспоминая о Тверскомъ бульварѣ, какъ на патріотическихъ обѣдахъ у Архаровыхъ всѣ рѣчи,
отъ псовой травли до подвиговъ Кутузова, дышали любовью къ отечеству, какъ на балахъ и маскарадахъ московскія красавицы, осыпанныя брильянтами и жемчугами, прыгали до перваго обморока во французскихъ кадриляхъ, во французскихъ платьяхъ, болтая по-французски Богъ знаетъ какъ и по-фран
цузски же проклиная враговъ,—какъ на ужинахъ нижегородскаго вице-губернатора Крюкова В. Л.
Пушкинъ, забывъ утрату книгъ, стиховъ и бѣлья;
забывъ о Наполеонѣ, «гордящемся на стѣнахъ древияго Кремля», отпускалъ каламбуры, достойные лучшихъ временъ французской монархіи, и спорилъ
жду; а В. Л. Пушкинъ жилъ въ избѣ, ходилъ_по морозу безъ шубы и нуждался въ рублѣ. Всѣ
были болѣе или менѣе удручены гибелью Москвы и собственными потерями, многія семьи тревожились за участь мужей, сыновей или братьевъ, стоявшихъ подъ огнемъ, но привычное московское легкомысліе брало верхъ, и вскорѣ здѣсь развернулась та же веселая и шумная жизнь, которую на время пре
рвала невзгода, жизнь многолюдно- и шумно-застольная, бальная, разъѣздная и суетливая, съ тѣмъ отличіемъ иротивъ московской, что цыганская, не
устроенность и давка вносили въ эти забавы смѣшную и веселую путаницу, придавали имъ пикант
ность своеобразія. Батюшковъ въ одномъ позднѣйшемъ письмѣ мастерски набросалъ рядъ летучихъ сценъ изъ этой жизни московскаго табора въ Нижнемъ,—какъ московскіе франты и красавицы тол
пились на площади между телѣгъ и колясокъ, со
слезами вспоминая о Тверскомъ бульварѣ, какъ на патріотическихъ обѣдахъ у Архаровыхъ всѣ рѣчи,
отъ псовой травли до подвиговъ Кутузова, дышали любовью къ отечеству, какъ на балахъ и маскарадахъ московскія красавицы, осыпанныя брильянтами и жемчугами, прыгали до перваго обморока во французскихъ кадриляхъ, во французскихъ платьяхъ, болтая по-французски Богъ знаетъ какъ и по-фран
цузски же проклиная враговъ,—какъ на ужинахъ нижегородскаго вице-губернатора Крюкова В. Л.
Пушкинъ, забывъ утрату книгъ, стиховъ и бѣлья;
забывъ о Наполеонѣ, «гордящемся на стѣнахъ древияго Кремля», отпускалъ каламбуры, достойные лучшихъ временъ французской монархіи, и спорилъ