Еще въ концѣ Екатерининскаго времени впервые появляется предъ нами Марья Ивановна Римская- Корсакова. Блѣдной тѣнью мелькнетъ она разъ,
другой на горизонтѣ московскихъ преданій, потомъ исчезаетъ, и вдругь, въ двѣнадцатомъ году, точно озаренная московскимъ пожаромъ, предстаетъ уже вся живая—не безыменная фигура, а именно Марья Ивановна, которой ни съ кѣмъ не смѣшаешь; и за
тѣмъ время, подобно кинематографу, постепенно все болѣе придвигаетъ ее къ намъ, ея фигура, при
ближаясь, растетъ и растетъ, и вотъ въ 20-хъ го
дахъ она стоитъ предъ нами во весь ростъ, вся на виду до мельчайшей морщинки на ея немолодомъ, но еще привлекательномъ лицѣ.
Трудно устоять противъ искушенія срисовать ея пЪртретъ. Ея лицо такъ характерно въ своей непри
нужденной выразительности, и вмѣстѣ такъ ярко-типично, что она кажется скорѣе художественнымъ образомъ, нежели единичной личностью. Между тѣмъ она действительно жила, ея домъ въ Москвѣ понынѣ цѣлъ, и многіе изъ нашихъ знакомыхъ не разъ
съ улыбкою слушали ея бойкую и умную рѣчь, въ томъ числѣ самъ Пушкинъ. Вяземскій писалъ о ней: «Марія Ивановна Римская-Корсакова должна имѣть