Сначала все на этихъ урокахъ Станиславскому очень нравилось. Но понемногу эта самая консерваторія стала раскрывать передъ нимъ секреты французскаго искусства. Онъ увидалъ, что все оно состоитъ лишь въ тщательно выработанныхъ штампахъ. Конечно, въ ту пору онъ еще не дѣлалъ этому полной оценки, лишь смутно чувствовалъ ложь и пагубность такой школы и такой игры. Лишь позднее выли
лось такое сознаніе въ коренное убѣжденіе Станиславскаго, перешло въ острую ненависть къ штампу. Но видѣнное въ парижской консерваторіи не забылось, принесло свой результатъ, хотя и отрицательнымъ, такъ сказать, путемъ приблизило къ тому, во что затѣмъ Станиславскій увѣровалъ такъ страстно
и непоколебимо. Ведь вся его „теорія“, о которой въ последнее время много говорятъ, сводится въ своемъ самомъ существенномъ, именно къ отрицанію театральнаго штампа, въ требованіи свѣжаго и непосредственнаго переживанія, вне узаконенныхъ сценическихъ формъ... Въ парижской консерваторш и во французскомъ театральномъ искусстве онъ увидалъ совершеннейшее выраженіе того, что затѣмъ будетъ самымъ страстнымъ образомъ отрицать, съ чѣмъ поведетъ ожесточенную войну.
Иное и громадное впечатлѣніе произвели на Станиславскаго, по его признанію, спектакли мейнингенцевъ, пріѣхавшихъ впервые въ Москву.
— Съ перваго же спектакля меня поразило не то, что почему-то особенно сильно поразило большинство Москвы, и о чемъ тогда столько говорили. Я убіжденъ, что мейнингенцы такъ и уехали отъ насъ, непонятые по настоящему, не оцѣненные въ полную мѣру. Я ни разу не обратилъ вниманія на двери, на замки, на утварь и т. п. Не это вовсе было въ нихъ ценно и дорого, не этимъ несли они известное обновленіе старому театру. У нихъ была великолепная передача психологіи эпохи, народа,
толпы. Въ ихъ спектакляхъ раскрывались такія картины, которыя при чтеніи и въ другихъ спектакляхъ оставались незамеченными. Я почувствовалъ во всемъ этомъ чей-то, можетъ-быть, Кронегка, еще веро
ятнее, самого мейнингенскаго герцога, громадный сценическій талантъ. Поразила меня тутъ еще особая дисциплина, не внешняя, но внутренняя, которая, по-моему, душа театра.
И К. С. Станиславскій разсказалъ следующій случай, свидетелемъ котораго былъ за кулисами мейнингенскаго театра. Однимъ изъ помощниковъ Кронегкъ взялъ москвича М., знавшаго немецкій языкъ. М. управлялъ правою стороною сцены и въ спектакле „Разбойниковъ , въ виду громадной трудности,
задержалъ одинъ выходъ. После спектакля Кронегкъ вызвалъ къ себе М. для объясненій. Тотъ объяснилъ, что было темно и онъ несколько замешкался, разбирая текстъ. Вместо ответа Кронегкъ велелъ позвать одного изъ рабочихъ, работающаго где-то на колосникахъ.
— Когда выходитъ такой-то?—спросилъ онъ рабочаго.
Нѣмецъ, не задумываясь, процитировалъ реплику, после которой следуетъ выходъ.
— Видите,—только и сказалъ мейнингенскій режиссеръ своему московскому помощнику.
Святость отношенія къ делу, ответственность каждаго за свою часть, вотъ въ чемъ, по словамъ Станиславскаго, была сущность этой „внутренней дисциплины , которая произвела на него впечатленіе такое громадное, врезалась навсегда въ память. „Художественная этика это святыня Станиславскаго, и ее онъ прежде всего сталъ страстно и упорно добиваться въ своемъ молодомъ театре.
Такъ подъ разными вліяніями, сейчасъ мелькомъ отмеченными, складывался тоуъ Станиславскій, который еще чрезъ немного времени встретился съ Вл. И. Немировичемъ-Данченко въ кабинете славянскаго базара.
Большое прошлое, близкое къ театру, было прожито и другимъ участникомъ этой знаменательной и такъ богатой результатами беседы, Вл. И. Немировичемъ-Данченко. Какъ я уже оговаривался, я могу обозначить это прошлое лишь въ самыхъ общихъ, крупнейшихъ чертахъ, безъ техъ подробностей, какія мне удалось собрать относительно К. С. Станиславскаго. Въ ту пору, когда они встретились и стали вместе разрабатывать проектъ новаго театра въ Москве, онъ былъ уже известнымъ драматургомъ, авторомъ „Последней воли11 и „Цены жизни“, съ успехомъ исполнявшихся на Малой сцене. Энтузіастомъ театра былъ онъ еще съ ранней юности. Студентомъ пріезжая на каникулы въ Тифлисъ, онъ ставилъ драматическіе спектакли, въ которыхъ, между прочимъ, впервые пробовалъ свои актерскія силы, совсемъ мальчикомъ, кн. А. И. Сумбатовъ. Одно время Вл. И. Немировичъ-Данченко много работалъ въ области театральной критики, помещая рецензіи о московскихъ драматическихъ спектакляхъ въ „Русскомъ Курь
ере“ и въ другихъ изданіяхъ, заметно выделяясь среди писавшихъ тогда о театре серьезностью своихъ взглядовъ и свежестью, оригинальностью своего вкуса. Ставя свои пьесы въ Маломъ театре, онъ обнаружилъ выдающейся талантъ режиссера, и было въ его требованіяхъ отъ актерскаго исполненія что-то
лось такое сознаніе въ коренное убѣжденіе Станиславскаго, перешло въ острую ненависть къ штампу. Но видѣнное въ парижской консерваторіи не забылось, принесло свой результатъ, хотя и отрицательнымъ, такъ сказать, путемъ приблизило къ тому, во что затѣмъ Станиславскій увѣровалъ такъ страстно
и непоколебимо. Ведь вся его „теорія“, о которой въ последнее время много говорятъ, сводится въ своемъ самомъ существенномъ, именно къ отрицанію театральнаго штампа, въ требованіи свѣжаго и непосредственнаго переживанія, вне узаконенныхъ сценическихъ формъ... Въ парижской консерваторш и во французскомъ театральномъ искусстве онъ увидалъ совершеннейшее выраженіе того, что затѣмъ будетъ самымъ страстнымъ образомъ отрицать, съ чѣмъ поведетъ ожесточенную войну.
Иное и громадное впечатлѣніе произвели на Станиславскаго, по его признанію, спектакли мейнингенцевъ, пріѣхавшихъ впервые въ Москву.
— Съ перваго же спектакля меня поразило не то, что почему-то особенно сильно поразило большинство Москвы, и о чемъ тогда столько говорили. Я убіжденъ, что мейнингенцы такъ и уехали отъ насъ, непонятые по настоящему, не оцѣненные въ полную мѣру. Я ни разу не обратилъ вниманія на двери, на замки, на утварь и т. п. Не это вовсе было въ нихъ ценно и дорого, не этимъ несли они известное обновленіе старому театру. У нихъ была великолепная передача психологіи эпохи, народа,
толпы. Въ ихъ спектакляхъ раскрывались такія картины, которыя при чтеніи и въ другихъ спектакляхъ оставались незамеченными. Я почувствовалъ во всемъ этомъ чей-то, можетъ-быть, Кронегка, еще веро
ятнее, самого мейнингенскаго герцога, громадный сценическій талантъ. Поразила меня тутъ еще особая дисциплина, не внешняя, но внутренняя, которая, по-моему, душа театра.
И К. С. Станиславскій разсказалъ следующій случай, свидетелемъ котораго былъ за кулисами мейнингенскаго театра. Однимъ изъ помощниковъ Кронегкъ взялъ москвича М., знавшаго немецкій языкъ. М. управлялъ правою стороною сцены и въ спектакле „Разбойниковъ , въ виду громадной трудности,
задержалъ одинъ выходъ. После спектакля Кронегкъ вызвалъ къ себе М. для объясненій. Тотъ объяснилъ, что было темно и онъ несколько замешкался, разбирая текстъ. Вместо ответа Кронегкъ велелъ позвать одного изъ рабочихъ, работающаго где-то на колосникахъ.
— Когда выходитъ такой-то?—спросилъ онъ рабочаго.
Нѣмецъ, не задумываясь, процитировалъ реплику, после которой следуетъ выходъ.
— Видите,—только и сказалъ мейнингенскій режиссеръ своему московскому помощнику.
Святость отношенія къ делу, ответственность каждаго за свою часть, вотъ въ чемъ, по словамъ Станиславскаго, была сущность этой „внутренней дисциплины , которая произвела на него впечатленіе такое громадное, врезалась навсегда въ память. „Художественная этика это святыня Станиславскаго, и ее онъ прежде всего сталъ страстно и упорно добиваться въ своемъ молодомъ театре.
Такъ подъ разными вліяніями, сейчасъ мелькомъ отмеченными, складывался тоуъ Станиславскій, который еще чрезъ немного времени встретился съ Вл. И. Немировичемъ-Данченко въ кабинете славянскаго базара.
Большое прошлое, близкое къ театру, было прожито и другимъ участникомъ этой знаменательной и такъ богатой результатами беседы, Вл. И. Немировичемъ-Данченко. Какъ я уже оговаривался, я могу обозначить это прошлое лишь въ самыхъ общихъ, крупнейшихъ чертахъ, безъ техъ подробностей, какія мне удалось собрать относительно К. С. Станиславскаго. Въ ту пору, когда они встретились и стали вместе разрабатывать проектъ новаго театра въ Москве, онъ былъ уже известнымъ драматургомъ, авторомъ „Последней воли11 и „Цены жизни“, съ успехомъ исполнявшихся на Малой сцене. Энтузіастомъ театра былъ онъ еще съ ранней юности. Студентомъ пріезжая на каникулы въ Тифлисъ, онъ ставилъ драматическіе спектакли, въ которыхъ, между прочимъ, впервые пробовалъ свои актерскія силы, совсемъ мальчикомъ, кн. А. И. Сумбатовъ. Одно время Вл. И. Немировичъ-Данченко много работалъ въ области театральной критики, помещая рецензіи о московскихъ драматическихъ спектакляхъ въ „Русскомъ Курь
ере“ и въ другихъ изданіяхъ, заметно выделяясь среди писавшихъ тогда о театре серьезностью своихъ взглядовъ и свежестью, оригинальностью своего вкуса. Ставя свои пьесы въ Маломъ театре, онъ обнаружилъ выдающейся талантъ режиссера, и было въ его требованіяхъ отъ актерскаго исполненія что-то