развитой, онъ его не передастъ, сохраняя въ то же время художественную цѣльность стариннаго произведенія. Какъ великъ и насколько сложенъ можетъ быть этотъ матеріалъ, можно судить уже по тѣмъ записямъ былинъ, которыя опубликованы собира
телями: двѣ или три тысячи стихотворныхъ строкъ, которыя держитъ въ памяти и умѣетъ воспроизвести средняго достоинства сказитель,—дѣло довольно обычное въ практикѣ собирате
лей пѣсенъ; но мы знаемъ, что болѣе памятливые и талантливые пѣвцы могли сообщить собирателю такихъ стиховъ пять, шесть и
даже до десяти тысячъ. Это требованіе исключительныхъ свойствъ памяти станетъ еще виднѣе, если припомнимъ, что для сказителя стихотворная строка—не только словесная, но и музыкальная;
если это послѣднее условіе, съ одной стороны, облегчаетъ запоминаніе словесной формы, то ставитъ, съ другой, новую задачу для его памяти: онъ долженъ помнить еще мотивъ, на который поется данная строка его пѣсни.
Изъ сказаннаго сейчасъ ясно, что столь же обязательнымъ условіемъ для сказителя является музыкальность: въ пѣснѣ, какъ таковой, словесная форма не отдѣлима отъ музыкальной, т.-е., отъ мотива. Эта музыкальность не есть только музыкальная память, помогающая сохранить и воспроизвести слышанный мотивъ дан
ной пѣсни или даннаго ея мѣста: при той свободѣ отношенія къ тексту, о которой рѣчь впереди, необходимой надо признать музыкальность въ болѣе высокомъ значеніи: пѣвецъ долженъ об
ладать не только простой памятью мотива, памятью ритма, но и умѣніемъ изъ имѣющихся въ его распоряженіи мотивовъ выбрать наиболѣе соотвѣтствующій мѣсту, имъ словесно скомбинированному изъ его словеснаго запаса. Степенью именно такой музы
кальности и измѣряется общее достоинство его пѣсни слушателемъ и собирателемъ; есть хорошо передаюшіе содержаніе и му
зыкальную сторону былины пѣвцы, но есть и такіе, которые хорошо передаютъ содержаніе, но плохо музыку, отчего и самая былина по формѣ бываетъ мало удовлетворительна. Въ большинствѣ же случаевъ оба качества—памятливость и музыкальность—