ныхъ ея свойствъ во имя западной, космополитической культуры; иначе сказать: исходя изъ яснаго отличія европейской культуры интеллигентныхъ классовъ отъ малокультурности низшихъ, изслѣдователи-народники дошли до противоположенія европейской культуры и русской, той, которую они находили у „народа , про
стонародья, въ его словесности и бытѣ; поэтому-то въ этихъ послѣднихъ они искали и, казалось, находили главный источникъ для уясненія идеи народности, въ частности русской, при чемъ,
естественно, симпатіи ихъ должны были быть на сторонѣ этой „народной“ культуры; если культура передовыхъ слоевъ обще
ства была въ ихъ глазахъ чужой, лишь взятой—и то сравнительно недавно—съ запада, не народной, не оригинальной, то та, которая противоположна ей, будетъ, заключали они, и народна, и самобытна и древня, какъ учили о томъ и теоріи народности. Это противоположеніе, признаніе идейнаго преимущества культуры классовъ, якобы менѣе подвергшихся (или даже, по мнѣнію нѣкоторыхъ, вовсе избѣгшихъ) вліянію чужой и чуждой (собственно западной) культуры, построенное такимъ апріористическимъ путемъ, и послу
жило отправной точкой для дальнѣйшей разработки идеи народности въ русской жизни и дальнѣйшаго освѣіценія „народной“
словесности, какъ главнаго источника для ознакомленія съ этой идеей. Опираясь, т.-о., на романтическія научно-поэтическія построенія западныхъ же (главн. обр. нѣмецкихъ) изслѣдователей народности и присоединяя сюда и начавшійся интересъ къ исторіи своего прошлаго, разематриваемаго подъ угломъ зрѣнія на само
бытность, какъ основу идеи народности, наши „народники“ и въ литературѣ искали выраженія, подтвержденія своихъ теоретическихъ построеній, не замѣчая неправильности, допущенной при первомъ же шагѣ, и все болѣе и болѣе уклоняясь отъ правильнаго, объективнаго отношенія къ самой идеѣ народности: увле
каемые искреннимъ чувствомъ любви къ своей народности, они старались защитить ее отъ скептическихъ взглядовъ „западниковъ“ и „космополитовъ“.
По мѣрѣ ознакомления со старинной русской письменной ли
стонародья, въ его словесности и бытѣ; поэтому-то въ этихъ послѣднихъ они искали и, казалось, находили главный источникъ для уясненія идеи народности, въ частности русской, при чемъ,
естественно, симпатіи ихъ должны были быть на сторонѣ этой „народной“ культуры; если культура передовыхъ слоевъ обще
ства была въ ихъ глазахъ чужой, лишь взятой—и то сравнительно недавно—съ запада, не народной, не оригинальной, то та, которая противоположна ей, будетъ, заключали они, и народна, и самобытна и древня, какъ учили о томъ и теоріи народности. Это противоположеніе, признаніе идейнаго преимущества культуры классовъ, якобы менѣе подвергшихся (или даже, по мнѣнію нѣкоторыхъ, вовсе избѣгшихъ) вліянію чужой и чуждой (собственно западной) культуры, построенное такимъ апріористическимъ путемъ, и послу
жило отправной точкой для дальнѣйшей разработки идеи народности въ русской жизни и дальнѣйшаго освѣіценія „народной“
словесности, какъ главнаго источника для ознакомленія съ этой идеей. Опираясь, т.-о., на романтическія научно-поэтическія построенія западныхъ же (главн. обр. нѣмецкихъ) изслѣдователей народности и присоединяя сюда и начавшійся интересъ къ исторіи своего прошлаго, разематриваемаго подъ угломъ зрѣнія на само
бытность, какъ основу идеи народности, наши „народники“ и въ литературѣ искали выраженія, подтвержденія своихъ теоретическихъ построеній, не замѣчая неправильности, допущенной при первомъ же шагѣ, и все болѣе и болѣе уклоняясь отъ правильнаго, объективнаго отношенія къ самой идеѣ народности: увле
каемые искреннимъ чувствомъ любви къ своей народности, они старались защитить ее отъ скептическихъ взглядовъ „западниковъ“ и „космополитовъ“.
По мѣрѣ ознакомления со старинной русской письменной ли