ная и торговая буржуазия, сумевшая уже превратить некоторые крупные города в очаги богатства и славы, сияющей далеко па весь мир, оказалась бы
в силах распространить свою мощь на всю Германию; если бы она не была обессилена и унижена князьями, если в борьбе за территориальное владычество последних и индустриальное и торговое владычество буржуазии, победа оказалась бы на ее стороне, «то не лорд Клейв, а гамбургский советник распоряжался бы на берегах Ганга». Но императоры, слепые или слабоумные, или же далеко не чисто немецкого происхождения, делались ручными по отношению к князьям, становились их слугами, их соучастниками; они угасили великий дух нации,
которая была бы теперь властелином обеих Индий и которая создала бы германскому императору положение всемирного монарха.
Какая чудовищная мечта о господстве, и сколько гордости в этой раздробленной, бессильной, униженной Германии! И как очевидна двойная неосторожность французских революционеров! С одной стороны, они не приняли во внимание экономическую и социальную слабость немецкой буржуазии, которая почти исключала возможность того, что германская революция пришла бы на помощь французской. С другой, — они недостаточно приняли во внимание невероятную национальную мнительность и обидчивость народа, который тем более горд и недоверчив, чем болезненнее он чувствует противоречие своей внутренней силы и своей судьбы. Один лишь Робеспьер правильно оценил это.
Какой экономический развал в этой буржуазии крупных торговых городов, которые в XVI веке были так сильны и так горды, особенно некоторые
из них! Я привожу из произведения Бидермана о «Германии XVIII века, беглую характеристику этого упадка.
Города Верхней Германии, некогда такие богатые и могущественные, как Аугсбург, Нюренберг, Ульм и Регенсбург, сохранили лишь тень своего прежнего величия. Гордый Аугсбург, этот город князей-купцов Фуггеров, о которых Карл V с гордостью говорил, что они могли бы купить на чистое золото все королевские сокровища Парижа, теперь этот город с трудом поддерживал остатки своей, когда-то столь обширной, торговли. Он еще остался центром обмена, но
лишь между Австрией, Швабией, Швейцарией и северной Италией. Некогда на его рынках встречались товары Востока, Фландрии, Англии и Скандинавии. Теперь его торговые сношения с Юго-Востоком пострадали благодаря запретительным тарифам Австрии, его торговля с Северо-Востоком — под влиянием таких же тарифов со стороны Голландии. Его искусство, некогда бывшее гордостью
Германии, падало все ниже и ниже и докатилось до мелкой торговли раскрашенными статуэтками и амулетами; его ювелиры и золотых дел мастера, работавшие в XVII в. на русских царей и французских королей, опустились теперь до работ самого грубого вкуса; то же приходится сказать и о мастерах по дереву.
Французское искусство далеко опередило их. Некогда процветавшее аугсбургское ткачество было уничтожено тридцатилетней войной: из шести тысяч его ткачей осталось не более пятисот.
«И для Нюренберга прошли красные дни богатства и всемирной славы, дни вольного благополучия и почета. Об этих днях папский посланник Эней Сильвий писал следующее:
«Короли Шотландии были бы счастливы иметь жилища, подобные дворцам этих средних нюренбергских бюргеров»... Теперь там застой, упадок; город с трудом сохранил некоторые крохи своего прежнего искусства в выделке игрушек, в резьбе по дереву и металлу...
«Еще глубже было падение Ульма и Регенсбурга. Не лучше было и положение рейнских городов, некогда таких цветущих. Столица Рейна Кёльн обнищал и загрязнился. При последнем издыхании находится и старый имперский
в силах распространить свою мощь на всю Германию; если бы она не была обессилена и унижена князьями, если в борьбе за территориальное владычество последних и индустриальное и торговое владычество буржуазии, победа оказалась бы на ее стороне, «то не лорд Клейв, а гамбургский советник распоряжался бы на берегах Ганга». Но императоры, слепые или слабоумные, или же далеко не чисто немецкого происхождения, делались ручными по отношению к князьям, становились их слугами, их соучастниками; они угасили великий дух нации,
которая была бы теперь властелином обеих Индий и которая создала бы германскому императору положение всемирного монарха.
Какая чудовищная мечта о господстве, и сколько гордости в этой раздробленной, бессильной, униженной Германии! И как очевидна двойная неосторожность французских революционеров! С одной стороны, они не приняли во внимание экономическую и социальную слабость немецкой буржуазии, которая почти исключала возможность того, что германская революция пришла бы на помощь французской. С другой, — они недостаточно приняли во внимание невероятную национальную мнительность и обидчивость народа, который тем более горд и недоверчив, чем болезненнее он чувствует противоречие своей внутренней силы и своей судьбы. Один лишь Робеспьер правильно оценил это.
Какой экономический развал в этой буржуазии крупных торговых городов, которые в XVI веке были так сильны и так горды, особенно некоторые
из них! Я привожу из произведения Бидермана о «Германии XVIII века, беглую характеристику этого упадка.
Города Верхней Германии, некогда такие богатые и могущественные, как Аугсбург, Нюренберг, Ульм и Регенсбург, сохранили лишь тень своего прежнего величия. Гордый Аугсбург, этот город князей-купцов Фуггеров, о которых Карл V с гордостью говорил, что они могли бы купить на чистое золото все королевские сокровища Парижа, теперь этот город с трудом поддерживал остатки своей, когда-то столь обширной, торговли. Он еще остался центром обмена, но
лишь между Австрией, Швабией, Швейцарией и северной Италией. Некогда на его рынках встречались товары Востока, Фландрии, Англии и Скандинавии. Теперь его торговые сношения с Юго-Востоком пострадали благодаря запретительным тарифам Австрии, его торговля с Северо-Востоком — под влиянием таких же тарифов со стороны Голландии. Его искусство, некогда бывшее гордостью
Германии, падало все ниже и ниже и докатилось до мелкой торговли раскрашенными статуэтками и амулетами; его ювелиры и золотых дел мастера, работавшие в XVII в. на русских царей и французских королей, опустились теперь до работ самого грубого вкуса; то же приходится сказать и о мастерах по дереву.
Французское искусство далеко опередило их. Некогда процветавшее аугсбургское ткачество было уничтожено тридцатилетней войной: из шести тысяч его ткачей осталось не более пятисот.
«И для Нюренберга прошли красные дни богатства и всемирной славы, дни вольного благополучия и почета. Об этих днях папский посланник Эней Сильвий писал следующее:
«Короли Шотландии были бы счастливы иметь жилища, подобные дворцам этих средних нюренбергских бюргеров»... Теперь там застой, упадок; город с трудом сохранил некоторые крохи своего прежнего искусства в выделке игрушек, в резьбе по дереву и металлу...
«Еще глубже было падение Ульма и Регенсбурга. Не лучше было и положение рейнских городов, некогда таких цветущих. Столица Рейна Кёльн обнищал и загрязнился. При последнем издыхании находится и старый имперский