несмотря на запретительные тарифы, установленные со стороны Пруссии Фридрихом II. В 1785 году оказывается, что производство хлопчато-бумажных изделий возросло; с 1780 года на этих хлопчато-бумажных фабриках вводятся прядиль
ные механические станки. Саксония соперничает в применении машин с Англией. Производство полотна, чулок, перчаток испытывало колебания. Город Диттау имел около 28.002 льняно-ткацких станков. Саксонские копи, откуда вышел великий Лютер, занимали 80.000 рабочих. На Лейпцигских ярмарках производилось на 18 миллионов талеров торговых сделок. Обозы русских торговцев приходили сюда запасаться товарами, преимущественно французским шелком.
Итак, из предыдущего ясно, что в Гермапии упадок торговли и промышленности не был всеобщим. Иначе и не могло быть в стране, насчитывавшей 30 миллионов жителей, издавна славившейся плодородием почвы, богатством и своей кипучей деятельностью, — в стране, имевшей таких активных и предприимчивых монархов, как Фридрих II и Иосиф II.
Очевидно, что в Германии начал развиваться к тому времени промышленный капитализм, и меня удивляет, что Маркс не иллюстрировал свои великолепные исследования мануфактурной эпохи фактами, которые в изобилии мог бы ему доставить этот период в развитии Германии. Маркс пользуется здесь преимущественно английскими примерами. В статьях, появившихся в печати, начиная с 1744 г., под названием «Патриотических фантазий», Юстус Мёзер отметил все черты этого промышленного развития Германии чрезвычайно тонко, хотя и не без некоторой реакционной тревоги и с чрезмерным сочувствием к прошлому. Всюду он констатирует ту лихорадочную спешность, с какой капиталисты открывают новые крупные мануфактуры; всюду он вскрывает их погоню за детским трудом. Конечно, детских рук было достаточно: в домашней индустрии они применялись повсюду; но сейчас для мануфактуры требовалось их дисциплинировать, приучить к регулярной работе.
Подчас эта первая промышленная концентрация детского труда облекалась в смягченную форму религиозной идиллии. Вот бедный поселок с ленивым и неряшливым населением. Он воскресает к жизни и богатству, благодаря экономической деятельности одного сектанта, напоминавшего своими верованиями моравских братьев. Вот что рассказывает об этом Мёзер:
«Вся эта счастливая перемена явилась результатом развития торговли и промышленности, которые мой отец вызвал к жизни, поддержал и довел до их
современного состояния. Этот человек думал создать собственную религию и мечтал основать особую коммуну. Он поселился здесь, чтобы мирно заниматься своей профессией — фабрикацией камлота — и служит богу согласно своим убеждениям.
«Пастор этого местечка, человек на редкость святой жизни и заслуживший безусловное доверие моего отца, помог ему в этом. Отец выстроил себе домик, который так понравился обитателям городка, что им всем захотелось обзавестись такими же. Там он установил свой ткацкий станок; пастор направил к нему несколько ребят, которые стали на него работать. Отец сумел внушить им такую к себе любовь, что к нему потянулось все местное молодое поколение.
Пастор приходил туда каждый день и наставлял ребят в то время, когда они работали. Мой отец следил, чтобы дети были всегда чисто и даже изящно одеты из материала его собственной выработки. Родители, еще сами не умевшие отличить ложь от истины, радовались тому, что их дети так хорошо воспитываются. Мало-по-малу отцы дали себя так или иначе приспособить к работе на
фабрике, а матери считали делом благочестия носить платья из того же материала, что и их сыновья. Таким образом, за Двенадцать лет жители этого поселка и даже самые их лица изменились до неузнаваемости. Мир и согласие