последних ста двадцати лет в общем на одном и том же уровне, чахли, едва развивались, а подчас даже деградировали. В соответствии с этим и буржуазия была слаба и лишена общественной инициативы и силы. Эту основную черту чаще всего с явным преувеличением отмечали все те, кто пытался проникнуть в тайники
немецкой истории. В послесловии ко 2-му немецкому изданию «Капитала», Маркс пишет:
«Своеобразные исторические условия, в значительной мере уже освещенные Густавом Грейлихом в его «Истории торговли и промышленности», долго задерживали рост капиталистического производства, а вместе с тем и развитие современного буржуазного общества».
В «Коммунистическом манифесте», в главе, посвященной критике «немецкого или истинного социализма», Маркс и Энгельс об’ясняют искусственный, идеологически-абстрактный характер социальной немецкой литературы — как ее социалистической литературы первой трети XIX века, так и литературы революционной конца XVIII века — тем, что немецкой философии нехватало исторической основы, которая придала бы ей жизненность и силу: ни интересы буржуазии, ни интересы пролетариата, в одно и то же время тождественные и антагонистические, в эту эпоху еще не выявились достаточно.
«Социалистическая и коммунистическая литература Франции родилась под влиянием гнета господствующей тогда буржуазии, являлась выражением борьбы против этого господства. В Германии же эта литература появилась в то время, когда буржуазия только что начинала свою борьбу с феодальным абсолютизмом.
«Немецкие философы или люди с легкой дозой философии и остроумия с жадностью набросились на эту литературу. Они забыли при этом лишь одно: что,
ввозя ее в Германию, они тем самым еще не ввозили жизненных условий Франции. Подобное же явление наблюдалось и в XVIII веке. Требования французской революции казались немецким философам того времени лишь общими требованиями «практического разума» (т.-е. философии Канта). Действия, в которых выражалась воля французской революционной буржуазии, в их глазах были лишь выражением законов чистой воли, какой она должна быть, — истинной человеческой воли».
Меня здесь совершенно не занимает вопрос, насколько Маркс справедлив в оценке революционности немецкой мысли. Я только констатирую, что, по его мнению, недостаточность экономической активности у немецкой буржуазии 1789 года делала невозможным всякое реальное, существенное применение французской революции к Германии.
Фридрих Лист в своей «Национальной системе политической экономии», опубликованной в 1841 г., об’ясняет продолжительное экономическое падение Германии ее политической раздробленностью и разбросан
ностью. Таким образом, исходя из совершенно иных соображений, он констатирует тот же факт.
«Изобретение пороха и книгопечатания, распространение римского права, реформация и, наконец, открытие Америки и нового пути в Индию завершили беды немецкой нации, — говорит Лист.
«Революция экономическая, социальная и моральная, последовавшая за этим, породила дробление и раскол в Германской империи, вражду князей между собой, вражду между городами и, наконец, вражду между городской буржуазией и ее соседями всех рангов. Национальная энергия оказалась направленной не на промышленность, земледелие, торговлю и мореплавание, не на приобретение колоний, не на усовершенствование учреждений, вообще не на какие-либо положительные улучшения, а на борьбу за догмы и за церковное наследство.
немецкой истории. В послесловии ко 2-му немецкому изданию «Капитала», Маркс пишет:
«Своеобразные исторические условия, в значительной мере уже освещенные Густавом Грейлихом в его «Истории торговли и промышленности», долго задерживали рост капиталистического производства, а вместе с тем и развитие современного буржуазного общества».
В «Коммунистическом манифесте», в главе, посвященной критике «немецкого или истинного социализма», Маркс и Энгельс об’ясняют искусственный, идеологически-абстрактный характер социальной немецкой литературы — как ее социалистической литературы первой трети XIX века, так и литературы революционной конца XVIII века — тем, что немецкой философии нехватало исторической основы, которая придала бы ей жизненность и силу: ни интересы буржуазии, ни интересы пролетариата, в одно и то же время тождественные и антагонистические, в эту эпоху еще не выявились достаточно.
«Социалистическая и коммунистическая литература Франции родилась под влиянием гнета господствующей тогда буржуазии, являлась выражением борьбы против этого господства. В Германии же эта литература появилась в то время, когда буржуазия только что начинала свою борьбу с феодальным абсолютизмом.
«Немецкие философы или люди с легкой дозой философии и остроумия с жадностью набросились на эту литературу. Они забыли при этом лишь одно: что,
ввозя ее в Германию, они тем самым еще не ввозили жизненных условий Франции. Подобное же явление наблюдалось и в XVIII веке. Требования французской революции казались немецким философам того времени лишь общими требованиями «практического разума» (т.-е. философии Канта). Действия, в которых выражалась воля французской революционной буржуазии, в их глазах были лишь выражением законов чистой воли, какой она должна быть, — истинной человеческой воли».
Меня здесь совершенно не занимает вопрос, насколько Маркс справедлив в оценке революционности немецкой мысли. Я только констатирую, что, по его мнению, недостаточность экономической активности у немецкой буржуазии 1789 года делала невозможным всякое реальное, существенное применение французской революции к Германии.
Фридрих Лист в своей «Национальной системе политической экономии», опубликованной в 1841 г., об’ясняет продолжительное экономическое падение Германии ее политической раздробленностью и разбросан
ностью. Таким образом, исходя из совершенно иных соображений, он констатирует тот же факт.
«Изобретение пороха и книгопечатания, распространение римского права, реформация и, наконец, открытие Америки и нового пути в Индию завершили беды немецкой нации, — говорит Лист.
«Революция экономическая, социальная и моральная, последовавшая за этим, породила дробление и раскол в Германской империи, вражду князей между собой, вражду между городами и, наконец, вражду между городской буржуазией и ее соседями всех рангов. Национальная энергия оказалась направленной не на промышленность, земледелие, торговлю и мореплавание, не на приобретение колоний, не на усовершенствование учреждений, вообще не на какие-либо положительные улучшения, а на борьбу за догмы и за церковное наследство.