реметевыхъ и Долгорукихъ. Въ действительности исторической возможная, для народнаго творчества явилась действительною просьба съ ходатайствомъ за осужденныхъ и ссылаемыхъ: просьба или а) дочери за родите
лей, какъ здесь, то есть бывшей царской невесты Екатерины АлексЬевны и новобрачной невестки Натальи Борисовны (дочери Бориса Петровича) за осужденныхъ стариковъ Долгорукихъ, или, ни оборотъ, б) просьба ма
тери новобрачныхъ, старухи Долгорукой, за сына Ивана Алексеевича и невестку. А соображая, что здесь ромнится последовавшее разлученіе су
пруговъ и что ходатаицею является Прасковьи, склоняемся къ убежденію, что это выведена старуха Прасковья Юрьевна Долгорукая, урожденная Хилкова. ПЬсни Петровскія, изъ коихъ, по своимъ образамъ и выраженіямъ, истекла очевидно и эта, именно о казни, предстоявшей „князю, боль
шому боярину, атаману стрелецкому,“ илн „атаману козацкому, козаку“
и просто „молодцу,“ въ своихъ разветвленіяхъ (ср. вып. 8) выводить печалующихся за осужденнаго, то убеждающихъ его искать помилованья, то надеющихся на милость царскую н прямо къ ней прибегающихъ: въ этой роли является илн отецъ съ матерью, или жена осужденнаго, подруга его, даже сама царица предъ царемъ. На такомъ пути, а особенно при искажеиіи образца и при далекомъ распространены песни (она записана у Донцовъ), кроме того при страхе и тайне, кои окружали опальныхъ, на
родному творчеству легко было, и почти неизбежно, переставить роли, темъ больше, что обе были возможны и не встречали противоречія въ твор
ческой действительности: мать Прасковья Юрьевна, ходатайствующая за ссылаемыхъ детей (а она не могла не ходатайствовать по народному воззренію, если уже событіе сделалось ему известно), претворена, при распространеніи песни, въ дочь, просившую за родителей; ходатайствовать же, послѣ генеральскаго суда, опять не передъ кемъ, кроме царя; а та
кимъ царемъ, грознымъ и могущимъ миловать, представлялся свежій еще, живой еще образъ Петра; и точно, судя по всЬмъ чертамъ и выраженіямъ, выведенъ здесь Петръ. Представить его живымъ еще, и съ царицею, помогло конечно то, что недавно скончавшійся и смертію своею виновнпкъ Шереметьевскаго горя былъ также Петръ Алексіьевичь, а нареченная ца
рица его, Долгорукая — именно герония воспЬтаго событія. Удержать же крепко имя Прасковьи, тогда какъ старуха Долгорукая была для сего не
достаточно популярна, народному творчеству удобно было отъ того, что въ исторіи Шереметевыхъ, около которыхъ песни вращаются, имя это па
мятно особенно по другой героине, которую встретимъ на конце XVIII столЬтія.
*
Следующій образецъ, по тому же последовательному пути еще болЬе искаженный, делаете изъ молодаго князя—молодаго маіора (какъ это обыч
но, ср. на прим. вып. 5 и тотъ же 8), заставляетъ его самого просить о помиловаиіи, но за то и царя рисуете на крыльце с» царицею, подобно Петровскому образцу (напр. стр. 100 и дал. въ 8 вып.):
лей, какъ здесь, то есть бывшей царской невесты Екатерины АлексЬевны и новобрачной невестки Натальи Борисовны (дочери Бориса Петровича) за осужденныхъ стариковъ Долгорукихъ, или, ни оборотъ, б) просьба ма
тери новобрачныхъ, старухи Долгорукой, за сына Ивана Алексеевича и невестку. А соображая, что здесь ромнится последовавшее разлученіе су
пруговъ и что ходатаицею является Прасковьи, склоняемся къ убежденію, что это выведена старуха Прасковья Юрьевна Долгорукая, урожденная Хилкова. ПЬсни Петровскія, изъ коихъ, по своимъ образамъ и выраженіямъ, истекла очевидно и эта, именно о казни, предстоявшей „князю, боль
шому боярину, атаману стрелецкому,“ илн „атаману козацкому, козаку“
и просто „молодцу,“ въ своихъ разветвленіяхъ (ср. вып. 8) выводить печалующихся за осужденнаго, то убеждающихъ его искать помилованья, то надеющихся на милость царскую н прямо къ ней прибегающихъ: въ этой роли является илн отецъ съ матерью, или жена осужденнаго, подруга его, даже сама царица предъ царемъ. На такомъ пути, а особенно при искажеиіи образца и при далекомъ распространены песни (она записана у Донцовъ), кроме того при страхе и тайне, кои окружали опальныхъ, на
родному творчеству легко было, и почти неизбежно, переставить роли, темъ больше, что обе были возможны и не встречали противоречія въ твор
ческой действительности: мать Прасковья Юрьевна, ходатайствующая за ссылаемыхъ детей (а она не могла не ходатайствовать по народному воззренію, если уже событіе сделалось ему известно), претворена, при распространеніи песни, въ дочь, просившую за родителей; ходатайствовать же, послѣ генеральскаго суда, опять не передъ кемъ, кроме царя; а та
кимъ царемъ, грознымъ и могущимъ миловать, представлялся свежій еще, живой еще образъ Петра; и точно, судя по всЬмъ чертамъ и выраженіямъ, выведенъ здесь Петръ. Представить его живымъ еще, и съ царицею, помогло конечно то, что недавно скончавшійся и смертію своею виновнпкъ Шереметьевскаго горя былъ также Петръ Алексіьевичь, а нареченная ца
рица его, Долгорукая — именно герония воспЬтаго событія. Удержать же крепко имя Прасковьи, тогда какъ старуха Долгорукая была для сего не
достаточно популярна, народному творчеству удобно было отъ того, что въ исторіи Шереметевыхъ, около которыхъ песни вращаются, имя это па
мятно особенно по другой героине, которую встретимъ на конце XVIII столЬтія.
*
Следующій образецъ, по тому же последовательному пути еще болЬе искаженный, делаете изъ молодаго князя—молодаго маіора (какъ это обыч
но, ср. на прим. вып. 5 и тотъ же 8), заставляетъ его самого просить о помиловаиіи, но за то и царя рисуете на крыльце с» царицею, подобно Петровскому образцу (напр. стр. 100 и дал. въ 8 вып.):