Иванъ Саыойлычъ Мичулинъ—прямой потомокъ Акакія Акакіевича и близкій родственникъ Макара Алексѣевича Дѣвуіпкина. Протеста беззащитнаго героя „ Шинели“ не идетъ дальше словъ: „оставьте меня, зачѣмъ вы меня обижаете ,—вызываемыхъ острымъ чувствомъ личной боли; въ героѣ „Бѣдныхъ
людей , несмотря на всю его скромность, мысль работаетъ уже сильнѣе, приводится въ дѣйствіе зрѣлищемъ чужого горя, возвышается до обобщеній, до параллелей. Сквозь слезы чув
ствуется здѣсь уже негодованіе, негодованіе не только на отдѣльныхъ людей, эксплуатирующихъ слабость и безпомощность, но и на условія, благопріятствующія эксплуатаціи. При видѣ пышныхъ экипажей, съ разодѣтыми дамами, съ лакеями „въ эполетахъ и при шпагѣ , Макаръ Алексѣевичъ вспоминаетъ о Варенькѣ, зябнущей гдѣ-то въ бѣдномъ углу, изну
ряющей себя работой; онъ рошцетъ на судьбу, пристрастную къ немногимъ, несправедливую къ массѣ. „Отчего это такъ все случается,—говоритъ онъ, — „что вотъ хорошій-то чело
вѣкъ въ запустѣньи находится, а къ другому кому счастіе само напрашивается? И вѣдь бываетъ же такъ, что счастьето часто Иванушкѣ-дурачку достается. Ты, дескать, Иванушкадурачокъ, ройся въ мѣшкахъ дѣдовскихъ, пей, ѣшь, веселись,
а ты, такой-сякой, только облизывайся; ты, дескать, на то и годишься! Такія же мысли насвистывалъ и Ивану Самойлычу холодный осенній вѣтеръ—мысли „черныя и неблагонамѣрен
ныя, вращавшіяся около того пункта, что есть, дескать, въ мірѣ, и даже въ самомъ Петербург!, люди сытые, которые ѣдутъ теперь въ каретахъ, которые сидятъ себѣ покойно въ театрахъ, или просто дома одинъ-на-одинъ съ нѣжною подругою . „Россія,—думалъ дальше господинъ Мичулинъ,—госу
дарство обширное, обильное и богатое; да человѣкъ-то глупъ,
мретъ себѣ съ голоду въ обильномъ государств! . Отецъ Ивана Самойлыча снабдилъ его на прощанье напутственнымъ завѣтомъ: „Не прекословь, не спорь, смиряйся—и будешь ты вознесенъ премного, ибо ласковое теля двѣ матки сосетъ . Этотъ завѣтъ—какъ разъ по плечу молодому человѣку, роб
кому, слабому, заранѣе согнутому въ три погибели; и тѣмъ не менѣе ему, по временамъ, приходитъ въ голову мысль, что „онъ обманывалъ себя насчетъ покорности, уклоненія и